Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

У прошлых поколений был прочный социальный уют, быт, куль­ тура. Это обеспечивало им спокойное существование в их семейных, индивидуальных, родовых и классовых ячейках. Социальность не яв­ лялась для них основным вопросом бытия; ее прмысел был для них всемогущ, вездесущ, но незрим. Эта сторона жизни была для них невидима, как созданное ими божество; капиталистический уклад жиз­ ни давал им спокойствие и уют, как нечто имманентное и естествен­ ное. Он был. для них как вода для рыбы, как воздух для животного. Буря революции всколыхнула океан до последних глубин, выбила лю­ дей из затаенных уголков, из домишек, особняков, дворцов, резко на­ рушила семейную, религиозную, культурную атмосферу. И сейчас ре­ шение индивидуальных проблем не допускает даже иллюзий реше­ ния их вне социального. Пильняк это понял, почувствовал инстинктом художника—но решил-ли он в подной мере поставленую жизнью проблему искусства? Нет. Это нужно сказать решительно. . Его повесть талантливая, лирическая летопись, живая историог­ рафия, записки наблюдателя острого, но совершенно не способного уложить их естественно в своем мировоззрении. Взяв на прокат мод­ ную философскую схему Шпенглера, он старательно нанизывает на ее дуалистическоо лезвие все картины жизни. Но художественное творчество не терпит систематики, не любит схем, оно враждебно ну­ мизматики, хотя-бы талантливой. Пильняк никогда не убедит читателя, что все эти обрывки, кусочки мотивов внутренне неизбежны и необ­ ходимы. Нужно очень искушенного читателя, чтобы понять, например, зачем нужно было начать повесть со своеобразного плаката об уот- наробразовской бане и кончить ее описанием путешествия Эдгара Смита, попавшего на северный полюс в царство беззвучного огня, абсолютного сияния, конечной земной пространственной точки. Это несомненно недурная иллюстрация ,к шпенглеровскому тези­ су о том, что фаустовский порыв к овладению бесконечным простран­ ством исчерпан, кончен, „все прочитано“, но в художественном про­ изведении эти калейдоскопически мелькающие иллюстрации гроша медного не стоят? Если-бы Шпенглер для того, чтобы показать существенную раз­ ницу между западной культурой и нарождающейся русской народной, в частности музыкой, заставил-бы самых талантливых и искусных ис­ полнителей сыграть, -с одной стороны, незаконченные обрывки из Моцарта, Бетховена, Вагнера, Баха и т. д., а, с другой—отрывки на­ родных пееё'н: „Выйдуль-я на реченьку“, „Лучинушку“, „Стоит гора высокая“, „Во субботу, в день ненастный“, отрывки из Чайковского, Мусоргского,—можете-ли вообразить какая невыносимая какофония по- лучилась-бы из этого опыта. А Пильняк, в сущности, это и проделы­ вает. И в конечном счете нужно очень испорченного, изощренного и фанатически настроенного слушателя, чтобы уловить в этой какофонии некое единство, культурную первооснову. У самого Пильняка в его художнической концепции очень спор­ на, эклетична, надумана и плохо прочувствована его основа, поэтому в конечном счете его повесть неудачна, она не захватит читателя. Это не искусство, а искусная нумизматика, внутреннее хозяйствование