Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

лигия, где вместо гетевских мужественно-мудрого Фауста и наивно-чи­ стой Маргариты воцарились толстые Маргариты и тонкие Фаусты. ' Вместо прогулок в саду они осели в публичном доме, который уже пятьсот лет существует вместо этого сада. „Публичный дом в пятьсот лет. Сколько здесь было предков, дедов, отцов, сыновей и внучат правнуков? Сколько здесь девушек было?—пятьсот лет публич­ ного дома—это, конечно, и культура, и цивилизация, и века.“ Вся Европа у Пильняка превратилась в публичный дом, где тан­ цуют голые аристократы буржуазии. „Как собирательство марок с конвертов, промозглую дрожь одиночества таили в себе эти танцы, в крахмалах и сукнах мужчин, недаром безмолвными тан­ цами на асфальте улиц началась и кончилась Германская революция". Революция терпит крах и в Германии и в Венгрии: в этих стра­ нах нет уже внутренних дрожжей, нет воленуя хотеть. Европа клад­ бище, сплошной морг, где бродит невероятное количество крыс, жадно пожирающих трупы. „Здесь социапьная смерть, здесь социальные зад­ ворки государств, они пахнут тухлым мясом“. И вот этот элегантный англичанин Роберт Смит, у которого жена стала великосветской про­ ституткой, у которого лицо, „как череп, не разберешь: двадцать во­ семь или пятьдесят или тысячелетие: на ресницы, на веки, на щеки, иней садится как на мертвое“,—этот тысячелетний живой труп едет в Россию—мир качественно совершенно иной. В России встает „мутное, невеселое солнце“. Россия в тумане, в мятели Там голод, тиф, морг. Массовая гибель людей, грязь, вши, невежество, смута, грубость, жестокость, людоедство, внутренняя вой­ на, но там-же и новая религия. Там воля творить, воля видеть, не ви­ дя. Там прекрасный, здоровый самообман, влекущая к творчеству, ве­ ликая ложь. В России солдат на митинге говорит, что у нас нет, как в Америке у рабочих автомобилей( нет у крестьян тракторов. ■У нас, товарищи, скажу прямо, ничего этого нету. У нас. товарищи, кто имеет пуд картошки про запас,—спокойный человек. Для вас, не секрет, товарищи, что на Новолжьи, люди друг друга едять. У нас колосональная разруха! Н-но, това- щи, нам это не страшно, потому что у нас наша власть, мы сами себе хозяева». Н-но! В этом „н-но“ Пильняк сосредотачивает весь художествен­ ный фокус, всю силу своей антитезы. Россия внешне страшнее Евро­ пы, но Пильняк рассказывает нам о великой воле скифов, о мощ­ ном органическом волении к борьбе за жизнь. Здесь, как и в Евро­ пе, люди тоже голые. Но там, люди устали от одежд, у них нет сил ее носить, они ее сбрасывают потому, что она их утомила веками. В предсмертный час их манит и влечет вновь голое тело, как послед­ него римлянина; в России люди-звери просто не знают одежд, они их еще не создали, но они их страстно хотят. Европа сплошной пуб­ личный дом, в России звериная любовь солдата, у которого нет дома, в котором он мог-бы любить: он совокупляется с бабой, стоя среди грязи в ночной темноте у поленницы дров. Здесь еще великая жаж­ да детей, одноженства, как подвига. Сюда из Европы нахлынули кры­ сы, но они не могут пожрать людей,—люди с первобытной жадно­ стью, с неУтолимой звериной цепкостью* и жутким от вековых голода­ ний аппетитом, сами пожирают крыс. Они их едят тысячами, варят в14 14. .Сибирские Огни” № 1—2 209