Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

рявшие связь с трудом, с живой жизнью, с ее цельными, возникаю­ щими из глубины, из недр новыми формами действительности, эти чу­ жаки нашей революционной родины, горделиво громоздятся на ходули выдуманных течений искусства, теоретически-модных построений и стараются вещать оттуда голосами заграничных, модно-одетых адво­ катов. Нужно стащить их с этих ходулей, ткнуть, как слепого щенка в месиво жизни, в необычайно богатую непосредственными и пахну­ щую едко, ярко, ядрено нашу реальную жизнь,—тогда может быть у них снова начнут раздуваться ноздри, появится здоровый аппетит и вкус к жизни. Сравниваешь с писаниями Эренбурга немудреную внешне по­ весть „Неделя“ Ю. Либединского и невольно думаешь:—Если-бы этому лихому борзописцу дать непосредственность аппетита Либединского, его острый нюх жизни и ясность восприятий, тогда может быть и в нем-бы заиграла живая жизнь. Но Эренбург, как художник, повиди- мому, безнадежен. Л вот совершенно непонятно, зачем на эти-же ходули газетного символизма становится казалось-бы один из талантливых, острых и ярких беллетристов современности Б. Пильняк в своей последней по­ вести „Третья столица“ *). Правда, здесь промежуток между словом и жизненностью его, между схемой выдумки и способностью слова на­ полниться живой кровью, уже значительно меньше, но, к сожалению, этот промежуток выступает и здесь, как реально зияющая трещина в творчестве Пильняка. „Третья столица“ крайне своеобразное произведение. Это не по­ весть в том смысле, в каком мы обычно мыслим данный вид лите­ ратуры: повесть как история единого сюжета, где живут от начала до конца одни и те-же люди, ограниченные более или менее определен­ ной территорией мира. „Третья столица“ это своеобразная философски- лирическая летописъ. Здесь автор зарисовывает бесконечное множе­ ство людей, не соприкасающихся друг с другом житейски, выхватывая куски из жизни, перемешивает их с событиями безличного социального характера Запада и России. Тема летописи ясна, это—модная тема об умирающем Западе, о потере внутреннего смысла жизни в Европе, о переходе ее в цивили­ зацию, в понимании Шпенглера; о Российской революции, о смещении и разрушении старого быта России, о сумбурно-хаотических попытках строительства новой жизни на месте разрушенной. И здесь, к сожалению, приходится начать с того, что „Третья столица" пронизана насквозь влиянием того-же Шпенглера и даже в большей степени, нежели книга Эренбурга. Все без исключения кар­ тины повести даны, как иллюстрации к философии Шпенглера. „Впервые, за две тысячи лет, гегемония над миром ушла из Ев­ ропы“. Европа обескровлена. Культура выдохлась. Ее внутренний па­ фос безвозвратно улетучился. Европа умирает. Она сплошь покрыта могилами, з ней уже не хватает моргов. И Роберт Смит, европейски- элегантный англичанин, направляющийся в Россию, трусливо бежит от развала своей семьи, прячется от мира, где выдохлась и умерла ре­ *) Альманах „Круг" № 1—1923—Москва—Петербург.