Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

И тут уже сам хозяин, высокий мужик с нависшими вокруг головы, перепу­ танными, грязными волосами, угрюмо сидящий на скамье и еще не' очнувшийся от хмеля, начинает каким-то икающим, прерывающимся, хныкающим голосом: „Раз­ ве это мысленно, баушка... Так пить... Сено, например... Нет ты, баушка, возьми внимания... бесперестанно пить... Разве это не сосет, напримерно... сердце... Ни пить, ни есть... Барин давеча сам с реки воду таскал..: Четыре четвертных у меня утащено... Никогда того не было... Что с ей делать, баушка. Вона она, кобыла, пьяна лежит... До какого время ты, Марья, пить будешь" вдруг обращается он к хозяйке. ,.Я тебе спрашиваю". Тут начинается безобразная сцена: хозяин выволакивает хозяйку из избы, а. за ними, медленно переступая ногами, согнувшись, вытянув вперед для равнове­ сия левую руку и потрогивая длинным тонким посошком в правой руке ступеньки крыльца, сходит бабушка. Хозяин бьет хозяйку с остервенением, произнося какие- то бессмысленные ругательства. Хозяйка, еще совершенно пьяная, хватается одной рукой за бабушку, которая немедленно падает. „Ой, убили, слышу я старческие крики,—убили разбойники“. Я выбегаю, поднимаю бабушку, которая все твердит, что ее убили. Мое присутствие приводит хозяина в смущение: высокий, всклоко­ ченный, он стоит с беспомощно разведенными руками и уж после того, как я уса­ дил бабушку на скамью, бессмысленно повторяет: „Уронили баушку... Подними, барин баушку... Пожалуйста, барин, подними... Уронили старушку... Ты ее, пожалуй­ ста, барин, того, подними“... Потом хозяин уходит, чтобы через час вернуться пьяным. Хозяйка пользуется этим промежутком времени, вбегает ко мне в комнату и, суя мне в руку двадцати­ пятирублевую ассигнацию (вероятно, одну из утащенных у хозяина), пьяная, изби­ тая, в порванной рубахе, обнажающей грудь, начинает умолять меня тягучим голо­ сом с пьяными слезами: „Будь ты отцом родным, сходи ты, ради Бога, купи ты мне бутылку“, и затем быстрым шепотом добавляет: „Только, чтоб никто не ви­ дел: ни хозяин, ни бабка, ни Дупька, ни Озька, никто*1... Я машинально беру у нее из рук бутылку и деньги, как бы загипнотизиро­ ванный ее модьбами, затем, как вороватый мальчишка, пробираюсь по улице, пряча бутылку под полою пальто. По дороге мне попадается псаломщик. „Как мы только-что славно выпили, начинает он восторженным голосом. Втроем, знаете, так это славно дернули*'. „Куда бы уйти от этого пьянства, от всей этой тоски бессмысленной зоологи­ ческой жизни?-1 Никуда не уйдешь. Кругом на горах тайга, и весь Ургутск представляется мне в эту минуту пьяной ямой без выхода, тюрьмой, окруженной частоколом таежных де­ ревьев. На душе тоска, скребущая ковыряющая, сверлящая... Из кабака я возвра­ щаюсь с двумя бутылками: одну со сдачей передаю тайным образом хозяйке, а другую ставлю у себя в комнате, в углу... Вероятно, я сам из нее сделаю сегодня какое-нибудь употребление“. . Насколько мы знаем жизнь Троцкого в ссылке, он вовсе не склонен был делать „какое-нибудь употребление“ из кабацких бутылок. Но сколько людей вокруг него искали в вине забвения от этой „скре­ бущей, ковыряющей сверлящей тоски", от „тоски бессмысленной, зо­ ологической жизни“. Пожалуй, по корреспонденциям Антид—Ото можно восстановить довольно ярко физиономию сибирской деревни начала этого столетия. Вот'село Ургутское. Несколькими штрихами дает т. Троцкий за­ рисовку этого типичного села: „С. Ургутское является, до известной степени, административным центром и потому .правящие классы“ представлены в нем довольно обильно: мировой судья —универсант, молодой еще человек с очень тонкими усами и пахучими носовым платком: крестьянский начальник, врач, пристав; акцизный чиновник, маленький остренький человечек такого типа, какие рисуются на коробках ваксы, местный