Сибирские огни, 1922, № 5

— Се р д ешные, исскреблись все. Б а ню бы. Пока с амов ар, то да се, а у Ма т р ешки и баня топится. Вс т а ли—пе рво на пе рво за водку. Слышит, зовут и е е туда. Пя т еро уж их ок а з а ло с ь, к р оме ребят, и офи ц е ры все. Один гладкий весь да широкий в кости, ро вно бычок молодой, а д р у г ой—рыжий, толстый. Усы распустил, ш а шка по с е р е дь брюха болтается, а спереди, видно—и з убов нет. Сам смеется и р а с с п р аши в а ет все, как зовут, да девка или з амужем, да водку п ь ешь ли. — Не, не п ьющая я... — И я, брат, непьющий был, когда б е з шт а нов ходил. Шп а р ь, Матре- ше ц, шп а р ь. На бо л ьший, видно, у них. Се бе налил и чокается. Выпила Ма т р ешк а—и того пуще з а в е р т е л а с ь. Все д о с т а л а—и капусту и огурцов, к ак просили, и яишницу опять с д е л а л а. Рыжий этот с амый и на кухню прише л, все учил, как яишницу глазком пустить, и лук с ам к р оши л. Я в ечером—пе сни. Пианино р а с к рыли, и ма л ень кий наигрыва ть начал, да все жа л о б ные. Потом к тому, чистечьний т акой, р о в но и не солдат—пристали,— сыг р ай да сыг рай. А у него и ящик особенный имелся, г а рмошка в нем. И играл все славно, тоскливо так, и сам пел, ровно в церкви. Ребята с к а зыв ают, будто попом был, а зовут как—и не знают. Я рыжий все его: — Выпь ем, попие, за хр-роматическую. Пь ет и е ще того п уще з алива е т с я. Маленький, тот с к о ро напился. Побл е в ал малость и уснул. И о с т а л ь ные с коро свалились. — С отвычки это мы, говорят, да вно не пили. Рыжий один все ходил. Ужле г ла Ма т р ешк а—п р ишел и все в о г ород звал. От в я з ала сь и з а п е р л а сь вкухне. И пошло, и пошло. Споили таки Ма т р ешк у. Ребята б о л ьше всего виноваты, т оже пить н а ч а ли— ну, и ее привадили. Я что те д е л а ли—и не р а с с к ажешь. Черненький этот, верно, попом был, сам с к а зыв а л—из р е в ол ь в е ра в потолок все стрелял. С рыжим ра з делись как-то и с б е дню отслужили в одном б е л ь е—в сю наизусть: тот, говорят, пс а ломщик см где-то был. Тоже, быв а ло, сестер наведут, ух, пить люты были. „Графиней" одну звали—та всегда на столе и з а сып а л а. А уж и б е с с тыжая же был а—в уборную вместе с мужчинами ходила. Крутили так с неделю. Утром проснутся—мутит всех. Поп все уговаривает отдохнуть, а как водку принесут—налакается и плачет. Ну, а видно, всем на- до г ло. Рыжий только не перестает. И не спит ведь, бродит все, утром уж сва- лится, полежит часок-другой и опять как в с трепанный. Отдохнули ма л о с т ь—б о рщ хороший сварить заставили, плохо без горячего— и опять пуще того. Только толстый этот, р в а ный, перестал, говорят, болесть у него худая открыла с ь, нельзя пить. Сидел все в углу и молчал. Поп этот родственницу н аше л—п р и в е л. Видно, не сестрам чета, строгая такая. Ну, пить пили, а не б е з о б р а з нич а ли. Толстый все стихи читал да руками ра змахивал ,—Иван Яндреичем его з вали. Ушел п р о в ожа ть потом эту родственницу. И о с т а л ьные будто пристыди- лись—не бе з обр а з нича ли, а р а з г о в а ри в а ли все. Сидят так смирненько, выпьют и толкуют. Я р а з г ов а рив а ли они так. — Грызет, Фомич? — Грызет. — Я ты их лови да в бутылку—сдохнут. Крупные? — Как горох.