Сибирские огни, 1922, № 5

Н. Чужак и конструктивисты до лжны с ним согласиться: Толстой нам со в е рше нно не нужен, р аз он весь в прошлом. Так-ли? Неужели в том в еличайшем мире, который вызвал Л. Толстой к жизни на своих страницах, мы, к о т о рые обр е ли активнейший и в ернейший метод социо- логического познания, ничего не сумеем почерпнуть? Признаюсь откровенно, немного неловко, когда в с ерь е з, с е р ь е з ным лю- дям, приходится говорить, что стихию художника Толстого нельзя миновать и при создании нового мира, после взятия буржуа з ной Бастилии. Неужели неясно, пр ежде всего, что вам не ра с с к ажет с такой живой и не умир ающей глубиной никакая история того, что рассказал нам гений-худож- ник о России, о русском народе, о ч е лов е к е. Толстому именно было дано, как никому, за мусором социальных напла- стований, из вращений с небыв а лой е ще силой пок а з а ть нам з доро в о е, сохра- нившееся нутро ч е ло в е к а. Це лые века строилась ложь, созидалась нерушимая социально-политическая лестница, бл а г од а ря которой ока з ались б е з н а д ежно да- л е ко друг от д р у г а—к ак к а з а ло сь для многих—главнокомандующий и рядо- вой, Наполеон и Ла в р ушк а, Кутузов и р а зжа л о в а нный Долохов. Толстой под- ходит к этим наслоениям и р а з р уша ет все со з да вшие ся покровы, начиная с по- повской ризы, которая для него всегда блестящий мешок и кончая всякими со- циальными, национальными пере г ородками, и религиозными догматами. Миллионы лег цивилизация з а б р а сыв а ла нас вещами, ра з бив ала своими кирками и диьамигом не только цельную величавость природы, но и целост- ность наше го внутреннего мира. Не т ол ь ко на пр е кр а сном лице земли, но и в нас самих отпечатлелись пыл ь ные дороги истории и о б р а з о в а л и сь т емные тун- нели рабства, крепостничества и капитализма. Цивилизация загнала в т е м н ыэ чащи не только зверей, но и нашу з до р о в ую первооснову человеческого суще- ства, и з на ч а л ьную творческую радость жизни. Че лов ек от человека ушел бесконечно дале ко: крепостной от барина, ра- ботник от хозяина. Нам уже не жутко и не смешно, когда говорят нам, что Тургенев своими „Записками Охотника", пок а з а л, что мужик т а кой -же человек, как и ба рин и что у него есть т а к -же ч е лов е ч е с кие потребности. Нам все это уже надо дока зыв а т ь. Жи в ые мерт в ецы, „жи вые трупы", мы удивленно оста- навливаемся, когда встречаем живое, но и это живое постоянно квалифицируем, как мертвое: об этом так кра сноречиво говорит н аше отношение к животным, растениям, об этом выра зит ельно, а ч а ще жутко, кричат нам наши суды, тюрь- мы, шк о лы и прочие государственные институты. В извилинах, на пыльных кочках и выбоинах, исторической дороги, мы словно навсегда распылили и р а- стеряли закваску живого Инт ернационала и „не последнее ли моргание* этого единого социально - спаив ающе г о, по слову Ницше, есть и самое великое, что со з дало обще с т во людей, не бледный ли отблеск его н аше ученье социализма, все экономические выкладки, в тоске и отчаянии за человека со з данные? Осв. Шпенг лер, вслед за Ницще, так и говорит, что социализм, это—от- блеск уме ршей культуры, е е окос т еневший организм. Но Толстой опров ер г а ет это. Жи ва жизнь и жив человех, говорит он нам. Это живое прос ека ет собой толщу н аши* религиозно-догматических выкладок, без- надежно - лживую толщу наших социальных отношений. И оно, это живое, не где-нибудь там, в мистическом, потустороннем мире, а постоянно живет здесь, с нами Оно проявлется в смехе, в ма т ерщине русских и французских мужиков-солдат, бра т ающихся в Севастополе, оно в неожиданной радости Ростова, е з дивше го со взводом за сеном и ответном не- ожиданном смехе случайно встретившегося ему немца, чистившего в коровнике навоз, с которым они меняются приветствиями: — Und die ganze Welt hoch! — Und viyat die ganze Welt!