Сибирские огни, 1922, № 3

J ВОЛЧЬЯ МЕЧТА' Он был пастух—страшный, косматый, черный.—Звэли его: »Волк-Левано- вич". Люди обратили в кличку часть его фамилии: —„Волк, Волк"—кричали ему уличные мальчишки.—И даже старики звали erojjaK, прибавляя .Дядя". Пастушил он давно, с детских лет, а зимрю клаЗщрпечи. Этому ремеслу на- учил его когда-то его приемный отец, такой жб, как и он, одинокий бобыль, кочевавший из деревни в деревню. Но лето Волк не мог заниматься своим ре- меслом. Его тянуло в лес, поля. Больше всего любил он ветер, золотистый, прозрачный, утренний ветер. Что говорил он ему? Может быть он приносил в его сердце трепетанье солнечных лучей?—Может быть пел он ему песни о счастьи? Счастье!—Разве знал его Волк?—Одинокий, никому ненужный шел он свою жизнь. Молодой он был так беден. Может быть, он любил кого-нибудь, но кто же бы отдал за него свою дочь? Шли года. Только на две ступени разделялся каждый из них: лето и зима,—тоска о лете. Один раз что-то было. Полюбила его гулящая бабенка одна. Полюбила великой любовью, не боящейся ни молвы, ни людей. Горько плакала над ним среди улицы, когда пригонял он свое стадо, ру- гательски ругала, колотила в грудь его и себя и целовала вдруг так страстно, так жарко, совсем непьяными поцелуями. Я он стоял косматый, не знал что делать, звал только—„Ульянушка, Ули- тушка"—бившееся в грудь мокрое, бабье лицо и вздыхал трудно, бровями тя- желыми, тяжелой грудью тяжко вздыхал. Я деревня хохотала до „уморушки" над этой картиной.—Хохотала сыто, обидно, с удовольствием. И пока не решил, как быть, пока прислушивался к сердцу своему, к ти- хим шагам радости, ошеломившей душу, распорядилась каменная судьба по своему; убили парни Ульяну, захотевшую быть верной любви своей. Привязали ночью нагую к кресту на глухом кладбище «первозимком*—там и замерзла. Не вынес этого Волк, взял и повесился. Но те-же люди не дали умереть. Скараулили, отходили. И долго смеялись потом, но уже удивленно. Он остался жить.—И только часто ночами, где-нибудь за селом, слушали его песни. Он пел долго, по целой ночи, покачиваясь как пьяный, с полусто- ном, полугорем. Внизу, у ног его, молчали хаты, стоял как замерзший, неподвижный ды- мок над ними, а сверху с пепельного неба сияли хрустальные звезды, похожие на золотые ресницы в слезах. Говорить Волк не любил, и за одиночество среди людей еще больше ук- репилось за ним прозвище—„Волк".