Сибирские огни, 1922, № 3

Она действительно знала его по портретам: на одном—красивый, молодой папа был снят вместе с мамочкой, на руках у которой лежала она, Иночка, маленькая крошка с глазами, как зернышки, на другой—папа был страшный, в серой шапке на нахмуренном лбу и в таком некрасивом пальто, какого ни- кто из знакомых мамы никогда не носил. Знала Иночка отца и по рассказам матери. На шестом году письма с каторги приходили как всегда; почти каждые две-три недели, и мать читала их Иночке, но почему то однажды, прочитав письмо, побледнела, грустно задумалась и с тех пор часто плакала. Ты чего плачешь, мамулька?..—спрашивала Иночка, ласково прижимаясь к ней..—Папа опять болен?.. Скажи, мама.. Ну мама же!.. Мама старалась успокоить свою девочку и не говорила о действительной причине слез, но как-то в тяжелую минуту не сдержалась и сказала.' —А ты знаешь, Иночка.. у папы есть еще друг)я мама..— Она запнулась, но было поздно... —Какая другая?.—удивилась девочка..—Другая мама?.. —Да, деточка, другая мама. И папа не скоро еще вернется к нам с каторги.. —Почему не скоро?., а разве другая мама... Но в этот момент вдруг кто-то громко постучал и дернул дверь. Дверь открылась, и в комнату вошел усатый полицейский пристав, в со- провождении надзирателя, городового и дворника. — Где ваш муж?—строгим оффициальным тоном спросил пристав, после нескольких заданных вопросов. — Как где?—изумилась она—в Нерчинске, на каторге. — Потрудитесь, пожалуйста, пред'явить его письма... Мы должны произ вести у вас обыск...—вдр/г об'явил пристав, протянув ей какую то бумажку с печатным заголовком. Обыск не дал никаких результатов, ничего „преступного" не обнаружили. Письма были обыкновенного содержания, и на каждом из них стоял штемпель нерчинской тюрьмы. Полиция ушла, ничего не сказав ей. — Что бы значило это?...—ломала она голову, кое-как успокоив перепу- ганную Иночку и уложив ее спать. «Загадка разрешилась через несколько дней. Пришел товарищ мужа по партии и вручил ей письмо, следя, с радостным лицом, какое впечатление оно произведет на нее. Торопливо вскрыв конверт и вынув из него письмо мужа, она поразилась: на нем не было обычного каторжного штемпеля и сверху стояло „Женева". — Женева... Он в Швейцарии,.. Бежал!—восклицала она, трепеща от радо- с т и , но вместе с тем другая мысль украдкой проскапьзула в ее мозгу. — А она... Другая... — Да. Бежал.. В Женеве!—визгливым от восторга голосом, вскрикивал юный товарищ... —Поезжайте!.. Скорей поезжайте!.. Она быстро, нервно пробежала дорогие четкие строки, то бледнея, то зали- ваясь густой краской от охватившего ее сильного волнения. Когда товарищ ушел и прибежала откуда-то Иночка, мать ничего не сказа- ла ей о папе. Она сидела, думала и, как сквозь сон, отвечала на вопросы дочери. Думы были все об одном. — Они вместе в Женеве... Любят друг друга... Свободные и радостные... И он зовет меня... Не могу, не могу!.. Взяв лежавшую на столе книгу, она раскрыла ее на той странице, где бы- ло заложено письмо и, незаметно для Иночки, стала в десятый раз перечиты- вать его. „Если бы ты знала, милый мой, дорогой друг Верочка, каким измученным и разбитым перебрался я через границу .. Сказать тебе не могу!.. Но зато те- перь мы в Швейцарии, на свободе... Кончены все пытки каторги, кончены му-