Сибирские огни, 1922, № 3

— Нельзя. Ск а з ано нельзя и нельзя!—Лица у милиционеров ра внодушные, спокойные. Следов а т ель аре с товал Теребиповэ, Ильина, Поспелова, Гр оше в а, Денисовну, Коробова, солдатку Степаниду. Же на Ильина, совсем старуха, пла- кала. На ней черный платочек и коричневая кофта. — Ба тюшки, допустите к старику! Ни за што он, с е рд ешный, страдает.— Другие почти все в слезах. Одно взволнованное, п р о с ящее лицо. Одна грудь. — Ох! Пустите! Допустите.—Милиционеры с д е л а ны из д е р е в а. Невоз- мутимы. — Нельзя.—Следователь с к л а дыв ал бумаги в портфелик. Молов читал дневник Барановского, качал головой. Черняков з е в а л. Ча лый с пегой стояли у крыльца, з а пр яже нные. Бубенцы вяло позвякивали. Лоша ди махали хвостами, качали мордами. Мух сгоняли. На улицах от ночного ливня лужи. Две бабы шли по площади. Юбки подобрали высоко. Сапоги у них г р убые мужицкие. Обе разинули рты. З а г л я дыв а ли в окна ревкома. Родственники не расходились. Жд а ли толпой. Голосила и причитала т еща Гр оше в а. — Соколик ты мой ясный! Соколик!—Плакала Фрося, дочь Денисовны. За что аре с т ов али мать, она не з на л а. В. Зазубрин.