Сибирские огни, 1922, № 3

полную приостановку дела помощи пострадавшим. Я вы, ведь, знаете, что ну- жда кругсм вопиющая. Люди живут в землянках, в бараках. Нет уж, если кого арестовывать, так это лесосечных. Среди них есть очень злостные контр-рево- люционеры. Против Советской власти так и жужжат крестьянам, так и жужжат. По моему, изолировать их и обезвредить нужно немедленно, а то они чорт знает что натворят. —Черняков многозначительно смотрел на следователя Ста- рик радовался, что его слова оправдались. Петров говорил начистоту. Молов крутил усы. Не спускал глаз с уполномоченного. Он давно наблюдал за его работой. Подозревал. Не верип совершенно в его искренность. Но чекисту ме- шать не хотел. С советами не лез. Решил самостоятельно установить за ним слежку. ч — Вот, например, Чарушников, Свенцитский, Зеленцов... Кто там еще?— Петров задумался. Морщился, тер поб. Чекист быстро записывал все на боль- шом листе. — Я мы распорядились всех арестовать.—-Петров улыбнулся. — Ну и отлично. Это еще лучше. Возьмете всех, а там разберетесь,—За окнами гроза. Дождь. Семеро красноармейцев и трое милиционеров шли по тайге. Тропинка узкая, раскисшая. Ноги вязли, скользили. Ничего не видно. Черная мокрота. Хлюпает грязь под броднями. Винтовки за плечами, дулами вниз. В окнах ба-* рака слабый свет. Увидели издали. Пошли веселей. Окружили без звука. Мо- крые пальцы прилипли к холодным винтовкам. Старший прильнул всем лицом к окну. На нарах догорал огарок Четверть почти пуста. Пьяны все. Капустин обнял Бутову. Покрасневшая плешь бестолково тыкала сь в грудь женщине. Платье у нее полурасстегнуто. Видны нижняя рубашка и лиф, черные от грязи. На шее такое же темное кольцо. Офицер бормотал нараспев: — На свете все пустое: Богатство и чины... Бутова плакала и соглашалась. — О оох, правда! Хлип... правда, правда! Хлип... Хлип. — Было-б вино простое... — Хлип. Хлип.—Грудь трясется киселем. — Ох, Александра Павловна! Ох, тяжело, жизнь наша собачья! Дайте я вас поцелую.—Тянулся к голой груди. Усы и борода мокрые в слюнях и само- гонке. Колет, щекочет, мочит женщину. — Мма, мма, милая вы моя! Мма... О-оох тяжело.—У обоих слезы. Рукой жмет талию. Силы уж нет. Напился. Мартынов з ажал голову между колен. Покачивался. Выл. — У у-у-у у... Думал, что поет. Петухов лежал молча. Взгляд тяжелый. Барановский икал. — Ик. Ик. Ик.—Дергался всем телом. Дверь взвизгнула, выскочила в темноту. Вместо нее черная дыр а. Шум дождя сразу сильнее. Обернулся только Барановский. Подумал, что ветер рас- пахнул. Огненная стрела разбилась о тайгу. Золотые осколки брызнули на по- ляну, осветили. У красноармейцев вспыхнули кончики штыков. Красные цветы мелькнули на головах. Быстро кучей вошли в барак. Грохнул запоздалый удар грома. Стекла в окнах вскрикнули. Теперь обернулись уж все. Вместо двери снова дыра. Около порога чужие, суровые. Головы опущены. Колются остро- конечные богатырки. 'Красные клинья звезг- Вместо рук у каждого черный, стальной палец. Длинные, острые, с угрозой тянутся к сидящим на нарах. — Руки вверх! Мартынов вскочил, попытался исполнить приказание. На ногах не удер- жался, упал. На полу кувыркнулся неуклюжий, грузный. Тоска з ащемила серд- це. Опять завыл. * У-у-у у.—Остальные не могли двинуться. Капустин утирал спезы, сморкался. Они все текли. Бутова хотела застегнуться. Руки не могли найти кнопок. Бес-