Сибирские огни, 1922, № 3

правду красных. Вся эта борьба мне представляется каким то кро в а вым хаосом. Люди в безумном ослеплении истребляют друг дру г а. Вот были ротмистр Наскоков, поручик Жондецкий хозяевами положения, пороли, в еша ли, стреляли. Пришли другие, и в городе на лучшем доме появиласть вывеска—уездная чре з вычайная комиссия по борьбе с контр революцией, спекуляцией, саботажем и преступлениями по должности. Во всю ее ширину ло з унг—Смерть врагам революции. Не один Наскоков и Жондецкий попали под эту вывеску и погибли, Сначала убивали одни, т епе рь другие. Мы на горе всем буржуям Мировой п ожар раздуем, Мировой п ожар в крови. Что толку, что в крови? Хорошо, утопят в крови своих врагов, но и сами захлебнутся в ней, в з верей превратятся. Пожар в крови—э то чепуха. Надо в сознании. А разве люди придут к сознанию ч е р ез трупы и кров ь? Никогда. Не согласен. Да, сдавался я кра сным, думал найду в них людей, хотел честно работать, а т еперь вижу, что самое честное, с амое лучшее д е ло это быть ней- тральным. Пусть двуногие з вери пе р е г рыз ают друг другу глотки, человек должен остаться в стороне. Как я рад, что не послал в чека свое заявление о готовившемся побеге моих сожителей по бараку. Я чист, руки мои не запач к аны ни в чьей крови. Фронт и плен убили во мне м н о г о е /я стал мало -жизненным, во мне угас- ли огни, но чувствовать я умею глубоко и тонко, и мне кажется, что красота жизни . .—Офицер остановил к а р анд аш, поморщился, махнул рукой. Нет, довольно философии. На д о е ло писать и рассужда ть самому с собой. Слышу в Медвежь ем у кр а сно а рмейцев поверка, поют Интернационал, а мне чудятся в нем похоронные ноты. В этом мотиве есть что-то положительно по г ребальное. Но у нас то, у нас так мертвечиной и несет. Что это т а кое со мной, прямо не пойму? Представляется, что в мертвецкой я, а не в бараке.— Доски крыльца заскрипели. —Ну, кажется, последние остатки крушения идут спать. Кончаю.—Бара- новский положил дневник в боковой карман. Вошли Капустин, Бутова, Петухов, Мартынов. Капустин з а гремел своим ящиком. —Ну, господа, извлекаю последний свой резерв, единственную и послед- нюю четверть самогона. Первый сорт, куплена у лучше го в селе мастера, знатока своего дела.—Бутова з ажг ла огарок. Все уселись на н а ры в кружок, ноги калачиком. Петухов достал кусок свиного с ала. Ма р тынов подал стаканы и к а р а в ай черствого, черного хлеба. Че т в е р ть с мутноватой жидкос т ью поста- вили в середину, около свечки. — Иван Николаевич, может быть и вы с нами р е з не т е ?—На лице Капустина ласковая улыбка. В глазах забитое, больное. Смеется, а тоска ест. Барановский встал. — Если позволите, напьюсь вдребезги!—Бутова з а смеяла сь. — Пожалуйста, Иван Никола евич .—Барановский сел рядом с Капустиным Шт абс - капит ан хлопнул Ба р анов с ко го по плечу. — Он у нас паря теплый... Ха, ха, ха. —Ха-ха-ха.—Смеялись. Смех колотился, как в пустой бочке. Слишком гром ко. Перестали. Тишина еще хуже. Оглянулись в немую темноту со страхом. Гла за у каждого бол ьши е. Думали все. Крикнул один кто-то. — Наливайте скорее! Напивайте!—Капустин з а торопился. Руки дрожали. По лные стаканы у всех. — Выпьем за... Уже пили. Не важно за что. Пили, чтобы пить, чтобы за лить в себе все. Мысли, чувство, все. З а пере городкой две же нщины л ежа ли с о т крытыми глазами. Не то взды хали, не то стонали, не то плакали. — Наливайте. Наливайт е .—Бутова выпила один за другим два стакана Концы губ у нее кисло опущены. Глаза пре з рит ельно с ощур ены. Резала сало