Сибирские огни, 1922, № 3

—Да вы што это, товарищи, навалились на старика? Ну перепутал он маленько. С кем греха не бывает? ft все-таки коммуной жить лучше, не впри- мер .—Свист. Улюлюканье, рев. —Долой! Мошенники! Обман! Не хотим коммунии! Делиться! Делиться!— Сопранков махнул рукой. Черняков молчал. Бледнел. —Я сейчас беру свою буренку. —И я, и я своих беру! И мы И мы всех берем сейчас. Довольно. Долой ксммунию!—Толпа злобно метнулась в одну сторону. Затолкались. Побежали к пригону. Разрушать стали с азартом. С воодушевлением. С неменьшим, чем начали. Избушка рухнула. Черняков Сопранков стояли на крыльце. Оба ошеломлены. Оба молчали- Но ломали не все. Нашлись твердые. На развали- нах остались. Несколько семей. От постройки не отказались. Взялись сначала. С первого кирпича. Над ними смеялись. Ненавидели их. Село разделилось. Два враждебных лагеря. В М Е Р Т В Е Ц К О Й . В б а р а ке черная пустота. Затхлый воздух. Нары грязные, темные. Мгртвые бельма слепых окошек. Барановский натыкался в темноте на углы, опрокинул скамейку, едва не упал. У стола долго искал коптилку и спички. Маленький язычек огня затрясся над пузырьком с керосином. Свет слабый. Тьма отсту- пила только на сажень. Отступив, сгустилась еще больше. Офицер старался не смотреть дальше границы освещенного кусочка пола нар. Уступил бессозна- тельной потребности писать. Вытащил дневник. —В голове нет мыслей, на языке нет слов, в душе тупая тоска, от кото- рой не убежать, не спрятаться. Хожу по лесосеке и бараку точно слепой и всюду чувствую запах покойника. Ужасное, никогда ранее не испытанное, чувство! Смотрю на пустые нары, и мне начинает казаться, что на них недавно рядами лежали трупы. Теперь их убрали, а воздух, пропитанный смрадом разложения, остался. Не барак, а мертвецкая. Временно она опустела. Но скоро прибудет новая партия мертвецов. Вонючие, вшивые, грязные тела завалят свободные полки. И опять начнется то же. Опять пилка. Боже мой, когда же конец этой каторге?. Молов говорил, да я и сам знаю, бывшие белые офицеры служат в красной армии, в советских учреждениях, живут хорошо. Ну, а я чем же хуже их? Почему я должен работать на лесо- секе? Хотя все равно, где ни работай, клеймо бывше го останется. Бывший. Какое это ужасное, прямо убийственное слово. Нас не расстреляли, но заклей- мили на всю жизнь Не расстреляли, и выдали всего только одну маленькую, маленькую бумажку с фотографической карточкой, что, мол, пред'явитель сего Иван Николаевич Барановский, бывший подпоручик армии Колчака, комиссию по регистрации и фильтрации бывших офицеров белых армий прошел, пре- пятствий к его дальнейшей службе в советских учреждениях не имеется. И без пред'явления такого удостоверения нас нигде не берут на службу, оно должно сохраниться у каждого на всю жизнь, к аждый из нас на особсм учете в Чека- Бывший. Куда ни придешь, обязательно спросят:—ft вы не бывший белый?— Английский костюм выдает нас с первого взгляда. Эти постоянные вопросы, псстоянные напоминания жгут огнем. У нас, бывших, нет настоящего, нет бу- дущего. У нас только прошлое. Мы бывшие. На настоящее и будущее мы не имеем права, мы лишены tero. Гражданская смерть для нас наступила со дня сцачи в плен. Но почему меня никто не называет просто Барановским, Иваном Николаевичем, рабочим с лесосека? Нет вот, обязательно бывшим. Какая тоска! И за что? Обидно. Ведь н и кт or теперь не поверит, что у белых я был случай- ным человеком, был чужой у них. ft теперь я вдвойне чужой, чужой и тем и другим. Они ушли в тайгу. Борьба продолжается. Но я не верю в победу белых, не верю в силу и