Сибирские огни, 1922, № 3

Но лучше нет,—поднятся в светлый храм, Воздвигнутый в надзвездьи мудрецами, И радость пить блаженными устами, Сопричастясь к нетленным их д а р ам И видеть свет; и изредка оттуда Смотреть на мрак метущего люда Стихи говорят сами за себя и форма их так броско и скульптурно выяв- ляет нам Олимпийско-Эпикурейское мироощущение, которого нет у нас—совре- менников поэту, как и у самого поэта. Олерон, несмотря на его поэтическое первоплощение, все-таки остается живым, близким нашей современности, и хотя он постоянно поучает „в недвиж- ном сне таинственно живи" и уверяет нас: С безгласьем стен слиянно каменею, В недвижном сне таинственно живу. Я снам камней отдался наяву. О, тишь камней. Я вечно в ней и с нею. но нет... Это бесстрастие ему не удается и, посетив уснувший стадион, где некогда происходили олимпийские состязания, он так современно, так не по эллински замечает: Я здесь один. Быть может грустно мне, Что я чужой безгласью и луне, Что я не мхи, не ветхие ступени, Что я не бог... Иль если б был я бог, Я не постиг восторга откровений И слезы лит ь—блаженные—не мог. И этим самым поэт уже выдает себя, человека XX века, ушедше го так далеко от Олимпа, бросившего „светлый храм воздвигнутый в надзвездьи мудрецами" ради нашей грешной земли, слез и социальной бор ь бы за простое человеческое счастье. Человеку XX века не суждено быть целостным олимпийцем и д аже счаст- ливый в этом отношении поэт Олерон ранен извивами буржуазной культуры, такой уродливой и противоречивой, такой далекой и от греческой Олимпиады. Зд е сь вместо стадиона—билльярд, вместо народного хора—орк е с тр и вместо герольдов—метр-д'отель Буржуазия вместо храмов оз абочена постройкой уютных ватер-клозетов, Как остро переживает это поэт! Я попирэл ногами прах Эллиды. ч За мною вслед две чьи-то тени шли. —„Hotel d'Lympie, Бордо, Клико, Шабли Табль д'от, билльярд, оркестр, футбол и виды". О Зевс, о страж священной сей земли, Прими меня под сень своей эгиды! Я протянул их пару драхм, и гиды Ушли в тенях темнеющей дали. У Зевса просит наш поэт спасенья от уродливых извивов буржуазной культуры. И спросят меня строгие моралисты, пуритане'- если так, если вы призна- ете борьбу за простое человеческое счастье,—зачем же вы утвержда е те нуж- ность красивых сонетов, воспевающих эллинский мир, эпикурейскую филосо- фию греков, такую далекую и чуждую современности. И, кроме того, эта кра- сивость требует для своего восприятия столько специальных знаний. Отвечаю. Искусство и есть познание, и, как познание, оно умножает нам социальный опыт, обог аща ет и укрепляет нашу личность... И, конечно, как и всякое познание оно не дается человеку так просто, как манна небесная, оно