Сибирские огни, 1922, № 3

— Я как же неделенный хлеб мы есть будем? Человек на трибуне нахмурился. Другой, огромный, раздраженно обернул- ся. Зачем мешать? Ответ тсропливый- Отмахнуться надо скорее, как от мухи. — Очень просто. Сколь тебе надо, столь и отпустят из обчественного ам- бара.—Муха назойливо не отставала. — Где же тут справедливость-то будет, равенство-то? У меня, скажем, в семье шесть едоков и работников столько же, а у кого нибудь шесть едоков, а работник то один, так неужто я на чужую семью работать должон?—Черня- ков рассердился. — ft ежели у тебя, Николай, было бы шесть едоков, а работник то ты один? Неужто бы ты не стал на своих детей работать? — На своих другое дело, а на чужих я не согласен. Свои. Чужие. Чернякову грустно. Он знает—в этом корень зла. — Вот, товарищи, оттого то у нас все и не ладится! Мы все друг на дружку, как на чужих, смотрим волками. Наровим друг у друга кусок выхватить; а чтобы помочь, эдак слабому, боже упаси, чтобы, значит, поддержать друг друга, ни в жизнь!—Другой большой не выдержал. Заволновался. Возмутился. С жа- ром закричал Сопранков. — Да это что же такое, товарищи, на ба з ар мы что ли пришли торговать- ся? Мы когда в тайге были, так не считали кто на чью семью работает. Мы считали всех одной семьей. Мы во как друг за дружку держались!—партизан сжал кулаки, поднял над головой. — Мы в тайге не считали кто меньше, кто больше сработает. Работали все, как могли. Дружно жили. Оттого колчачишку то и сшибли с копытьев до- лой. ft тут находятся промеж нас такие личности, что начинают старую волын- ку гнуть, смуту заводить. Им, видно старого нужно! Нет о старом лучше не говорить. Спокойно о нем никто не мог вспомнить. Боль незаживших ран сильна. » Дарья Непомнящих побледнела. Петр Быстрое сжал кулаки. Сопранков стиснул зубы. Сотни черных точек огнем ненависти ожгли Трошева. Терпение лопнуло. — Вон его, шкурника, отсюда. Гони его взашей!—Грошев согнулся. Удара испугался. Лепеча, з адрожал. — Да я что, товарищи. Я ничего. Я как народ. — Зкаем мы тебя, спекулянта грошевника. Вон!—Масса тел упруго сжа- лась. Толпа качнулась. Трошева выбросили за дверь. Так волна иногда серди- то швыряет на берег щепку. — Говори, дедушка, мы тебя слушаем.—Грудь большого, многоликого, поднималась и опускалась порывисто, коротко, с шумом. — Вот, товарищи, видели? Вот чего будет всегда у нас, коли делиться будем. Зависть, вражду промеж нас она, дележка-то эта, производить будет. Коли де- литься будем, так опять у нас богачи появятся и бедняки заведутся. Чего нам делить? Все мы братья родные. Все мы трудимся в поте лица. Работай кто сколь может и получай сколь нужно, ft ежели шалопай промеж нас найдется, так вон его из коммунии.—Корней Теребилов перебил Чернякова. — ft как же, вот, насчет машин и скота мы будем делаться? У меня, к примеру, десять дойных коров, а у тебя две. У меня косилта, молотилка, а у тебя ничего. Так как же мы будем хоть то же молоко делить? Как машинами пользоваться?—Сопранков не вытерпел. — Продажная душа, язви тебя! Ты что в потребиловку что ли записыва- ешься? Больше пай внесешь, так больше и давай тебе? Мы как в тайгу ухо- дили, так все бросили, а теперь если я вот, разоренный до нитки, вступаю с тобой в одну коммуну, как ты меня работать на себя заставить хочешь? Ты норовишь больше взять, потому у тебя машины и скот, а у меня одни руки. Нет, уж если коммуна, так получи сколь тебе для пропитания нужно, излишки сдай голодным, а не то сколь твои шары кулацкие хотят, столь тебе и дать!— Коренастый, чернобородый, лысый Теребилов упрям.