Сибирские огни, 1922, № 3

Же на не могла долго молчать о новости, услышанной or мужа. Сейчас же после обеда, когда Черняков лег отдохнуть,"она поспешила сообщить всей улице, что сегодня вечером будет собрание, на котором ее старик думает уст- раивать какую-то новую жизнь, „коммунию". — Знашь, Денисовна—говорила Чернякова соседке—сам-от у меня сегодня из городу приехал, сказыват, что там светопреставление началось, кончина ми- ра. Вроде, бытто, говорит, мы воскреснуть должны в скорости. — Как это воскреснуть? Мы, ведь, однако, не умерли еще. Как же воскре- сать-то будем?—недоумевала Денисовна. — Д вот уж и не знаю. Спрашивала его, рассердился, дурой обозвал, не об'яснил. Вечером, говорит, узнаешь все. Новость взбудоражила село. В каждой избе говорили о кончине мира, о светопреставлении, будто-бы начавшемся в городе, о новой жизни, о „комму- нии". На собрание не пошли, побежали. Надо было скорее узнать все о новой жизни. В приход ее верили. Ждали ее давно. Дом Жогинане был еще готов В нем только ра зобрали перегородки, начали постройку подмосток сцены. На стенах картины. Прежние хозяева налепили. Большой киот с черным пустым животом. Иконы вынуты. Наверху забытый пучек восковых свеч. Рядом размалеванная группа царской фамилии. Кто то хо тел сорвать. Не смог. Оторвал уголки. С дос ады выколол Николаю глаза. Ца- рице подрисовал густую, черную бороду. Дочерям гусарские усы. Комната боль- шая. Будущий зрительный зал. Л тесно. Платки. Шали. Фуражки. Шапки. Жа р - ко. Душно. Окна оттаяли, намокли. На недостроенных подмостках стол с лам- пой. Лица передних видны. Задние одно пятно. Шумящее, сдержанно нетерпе- ливое. Говорили все. — Кончина мира... Новая жизнь... Коммуния.. Черняков... Как это он?... Ну што это за жизнь, когда тебя любой ахфицеришка р аз и готово на жура- вей, али к стенке... Конешно, надо по новому.. Вот сейчас обскажет... Лховый старик... Хорош дедушка... Сказывают светопреставление... Черняков встал на подмостки. Плотная, крепкая фигура загородила свет. Длинная, темная полоса легла на собрание. Но не потемнело оно. Осветилось Засверкало. Десятки улыбок. Колыхнулось поле спелой пшеницы. Заискрилось золото спелых колосьев. Шум быстро затих. Старика любили, Верили ему. — Товарищи, вы поди не забыли, как полковник Орлов нас на площади порол и казнил?—Не вопрос задал Черняков. Жесткой плетью хлестнул по сердцам. Толпа потемнела, опустила голову. — Как забыть? На спине рубцы еще не зажили. Забыт ь. Пока живы не забудем. — Теперь полковника Орлова нету. Наши братья партизаны его унисто жили. Жизнь нам теперь надо устраивать без полковников, так, значит, устраи- вать, што-б не сели нам на шею новые господа Орловы. — Это правильно. Так. Собрание согласно. — Вот наши товарищи рассейские так и устраивают жизнь то по новому, чтобы всем жить дружно, согласно, одной семьей, коммунией.—Лицо старика живо и подвижно. Каждую секунду новое. Он волновался. Волновался и другой, стоголовый, многоглазый. Ловил, глотал слова ора тора. Не понимая, нетерпели- во задавал вопросы, переспрашивал. — Ты об'ясни нам, что это за коммуния такая. Черняков в городе на митинге хорошо расспросил оратора. Теперь твердо знал, как организовать коммуну. — Коммуния, это обчество. Мы вот тоже живем обчеством, но это не комму- ния. Коммуния это такое обчество, когда один за всех и все за одного. В ком- мунии надо жить сообча, сообча работать и сообча всем пользоваться. В ком- мунии все должно быть обчее: и скотина и машины и хлеб. Делить там ничего не надо. ' Звонкий голос почти взвизгнул в толпе. Жилистый, сухой Николай Грошев поднял руку.