Сибирские огни, 1922, № 2

R я - Весь из мяса, человек весь— тело твое просто прошу, как прося г христиане „Хлеб наш насущный даждь нам днесь." И когда Мария его „не хочет", как не хочет Чеховская Дуняша Епиходова, то он, как собака, уныло возвращается в свою конуру—и снова начинает свой исступленный хохот беспечного гаера и клоуна и всюду видит Епиходовских .страшной величины пауков и тараканов". Он „сегодняшнего дня крикогубый Заратустра мечась и стеня" призывает Бога и предлагает ему на месте преж- него буржуазного мира устроить мировой ресторан, космический шантан вместе с Ангелами и Евочками. Поистине космический пир во время чумы, где апостол Петр будет танце- вать ки - к апу. Но Бог молчит, Бог не отзывается. Глухо. Вселенная спит, Положив на лапу С клещами звезд огромное ухо. И Маяковский остается в трагическом одиночестве, всему чуждый и всем чужой. Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека. И войну он воспринял с той же силой и глубиной, с какой им воспринято разрушение старого. Война у него живая концентрация гибели буржуазного мира. Здесь собраны в сгусток все ужасы, от которых „последней любовишки кроха навеки канет в дымный омут". И раскаивающийся буржуа-мещанин он говорит нам: Нет, Не пгдыму искаженного тоской лица. Всех окаяннее, Пока не расколется, Буду лбом разбивать в покаянии. и этим самим на месте нашего российского „кающегося дворянина* водружает новый тип раскаивающегося буржуа (точнее—буржуазного интеллигента). Не буду тебе дорисовывать всей фигуры Маяковского—ясно одно, он не постиг, ему не д а но проникнуть в сердцевину революции. Спрятать голову глупый стараюсь в оперенье звенящее врыв— и это ему удается настолько хорошо, что он обманывает увлекающихся Чуков- ского и Чужака, которые думают, что его голова—голова поэта революции, тогда как он лишь в отчаянии прячется в революционное оперение. Маяковский, как поэт, это какая то историческая клякса, пятно, дли мно- гих непонятное и загадочное, так ярко отра з ившее в себе брызги разбитого старого мира. Маяковским нельзя жить—это так бесспорно. Он горланит, он беспокоит 'своим гениальным предощущением гибели, но он эту гибель воспринимает, как конечный итог для человечества и в грядущей мгле он ничего не видит кроме фонарных столбов с тушами лабазников и грозного генерала Галифе, идущего придушить революцию. Он не знает, куда ему уйти от этого ада.