31 июля 1960 года, №98 КОЛЛЕКТИВНЫЙ ТРУД Страница выходного дня День Военно-Морского Флота СССР ★ С т и х и * БОЕВАЯ СЕМЬЯ Упали вечерние росы, Нупается в море луна. Идут, грудь в полосну, матросы— Одна боевая семья. Море без ярая да волны— Матросская шизнь нелегка, Зато безгранично привольно Широкой душе моряна, Пусть ветер лахой завывает, Пусть холод врывается в кровь. Матроса в путч согревает Подруги далекой любовь, О ней вспоминает с тоскою, Стремится к родным берегам. Тому, кто с душою мореною, Отчизна вдвойг>е дорога. * * * Трудное время прошито, Вместе войну всю прошли Матрос и солдат— защита Нашей Советской страны, Что нам теперь вратьи орды, Не запугать ими нас. Звезды над Родиной гордой Ярче горят в этот час. Н . ЛиЮВЧеНКО, г. Карасук. ЛЕОНИД СОБОЛЕВ С О Л ОB E Й На фронте под Одессой работал отряд разведчиков-моря- ков. Среди них был электрик с миноносца «Фрунзе», которого за усики и за любовь к кавалерийским штанам прозвали «гусаром». Галифе, армейские гимнастерки и пилотки были вызваны необходимостью: не очень-то ловко ползать ’по болотам 'в широких морских штанах и флотских ботинках. Разведчики изменили морской форме, но «морская душа»— полосатая тельняшка— свято сохранилась на теле и синела сквозь ворот неоспоримым доказательством принадлежности к флоту, и на пилотке под звездочкой гордо поблескивал якорек. В жаркий пыльный день шестеро разведчиков шли через Одессу из бани. Нить хотелось нестерпимо. Но у ларьков толпились очереди. Моряки со вздохом прошли три ларька, поглядывая на часы. Внезапно им повезло: с неба раздался характерный жужжащий вой мины... Очередь распалась, люди попрыгали под защиту каменных стен. Но мина не взорвалась. Она проныла свою скверную песню и бесследно пропала. Зато у освободившегося ларька уже стоял «гусар» и с наслаждением тянул содовую воду. Оказалось, что «гусар» был одарен необыкновенной способностью к звукоподражанию. Из его розовых полных губ вылетали самые неожиданные звуки: вой мины, свист снаряда, .клохтанье курицы, визг пилы, щелканье соловья, шипенье гранаты. IF способности эти. едва они обнаружились, были немедленно обращены на пользу дела. «Гусара» объявили «флагманским сигнальщиком», разработали целый код. Клохтанье курицы означало, что у хаты замечен часовой. Пулеметчик, замаскированный в кустах, вызывал жалобный посвист иволги. Место сбора ночью после налета на врага определялось долгим пением соловья. В очередном походе во вражеский тыл «гусар» остался в шлюпке в камышах— охранять это единственное средство возвращения к своим и, как обычно, быть «флагманским сигнальщиком». Ночью моряки натворили дел в тылу, сняли два пулемета, взорвали хату со штабом и к шести утра возвращались к шлюпке. Крадучись, они подходили к камышам. Одного несли на руках— его ранило разрывной пулей в бедро, двоих товарищей недосчитывались. В камышах все прилегли отдохнуть и стали слушать ночь, чтобы определить, где находится шлюпка. В ночи пел соловей. Он щелкал и свистел, но трели его были затруднены и пение прерывисто. Порой он замолкал. Потом пение возобновлялось, но такая тоска и тревога были в нем, что моряки оставили тяжелое тело раненого под охраной и кинулись на свист соловья. «Гусар» лежал в шлюпке навзничь. В темноте не было видно его лица, но грудь гего была в липкой крови. Автомат его валялся на дне, все диски были пусты. В камышах моряки наткнулись на трупы врагов. Очевидно, они обнаружили днем шлюпку, и здесь был неравный бой. «Гусар» не узнавал родных голосов. Он лежал на спине и хрипел тяжко и трудно. Потом он набирался сил, и тонкий свист вылетал из-под его усиков сквозь непослушные, холодеющие губы. Не видя, не сознавая, что те, кому он должен был дать спасительный сигнал, уже вернулись к шлюпке, он продолжал свистеть. Он свистел даже тогда, когда все сели в шлюпку и, осторожно опустив весла, пошли но тихому темному морю. И соловей— птица кустов и деревьев— пел и щелкал над морем. В шлюпке молчали, и только иногда шумно и долго вздыхал •огромный комендор, лежавший рядом с «гусаром». «Гусар» все свистел, замирая, отдыхая, трудно втягивая воздух. Он все свистел, и небо над морем стало розоветь, и щелканье соловья перешло в мелодию. Оборванная, изуродованная, как и его тело, она металась над светлеющим морем, и моряки, прислушиваясь к ней; гребли яростно и быстро. Б. Жильцов, с. Кучугур. молодость Или в сердце места нет покою Вихрями наполнено оно. Молодость!—Нет, кто-то в ней такое Необыкновенное заключено. Голубей она пустила в детстве, А теперь мечтой волнует кровь— Улететь куда-то в неизвестность, Открывать заманчивую новь. Что ей расстоянья и пределы, Если воля—чистый победит! Если уж она взялась за дело, То в конечном счете победит. Победит, затянет песню-чудо, И айда на новые дела. И друг другу сообщают люди: „Посмотрите, молодость пош ла*. Колодезный журавль Худющий, длинный и горбатый, Дождями мытый-перемытый Стоит журавль поодаль хаты Людьми навеки позабытый. На месте том уж нет колодца, Там только заросли пырея, А он бадьей о ветер бьется, Прося напиться поскорее. Ему все чудится, что снова Он будет пить, не напиваясь, Что выроют колодец новый, И заскрипит он улыбаясь. Когда ж ему вдруг ясно станет: Смерть неминуема. В истоме Он руку высохшую тянет, Как дряхлый старец к прожитому. А. Федотов. Д о я р н а Лучом прожектора из окон Настольной лампы яркий свет. А там, во тьме, машинный рокот, Нак песня трудовых побед. Доярка только что из стада, Сидит, склонившись у стола. Часок-другой поспать бы надо, Д а вот—учиться начала. Шуршат листки ее тетради, С ней мысли здесь наедине. И вот решает, пишет Надя, Забыв о времени и сне. Ночь за спиной. С оконной рамы На стол глядит она в упор. Неслышно к Наде входит мама, В глазах ее любовь, укор. —Ты что ж, Надюша, друг полночный, Опять вдоль ночи, как вчера? Не так уж будто дело срочно, Ложиться спать давно пора... * * * Мы все затем ведь дни и ночи Живем в труде, чтоб наша жизнь Шла той дорогой, что короче Ведет нас к цели—в коммунизм,
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2