Сибирские огни, № 11, 2021

33 * * * Сорок дней горевал, нагрубил невестке и сыну и ушел в голубятню. Захватил кастрюлю и чайник и осеннюю куртку: а вдруг холода настанут, а душа не остынет? И теперь он живет с голубями и соловьями, на краю лесопарка, в сирени и иван-чае, и такая сирень махровая, так высоко поднялся кипрей, что с дороги почти не видно ни зеленой крыши, обшарпанного крылечка, ни тюльпанов лиловых — жена такие любила. По ночам он палит костерок, наплевав с голубиной башни на ментов, лесников и прочих «при исполненьи», потому что к огню выходит его старуха, молодая, семнадцатилетняя, в синем платье. И целует его, и они до утра бормочут, вспоминают Анапу и как уезжали в Питер, а потом родили Серегу, Петра и Машку. А еще в понедельник сын приходил мириться — ничего не увидел: ни деда, ни голубятни. Только волны сирени, персидской, непобедимой, только злая крапива да заросли иван-чая. * * * А за августом — только тишь, и трава говорит мне: спи на моих пожелтевших волнах, на спине золотой степи. Осыпайся зерном, отбрасывай шелуху, проверяй, как там, на звездном, ясном верху. Отпускай свои листья в полет, а яблоки в чернозем. Кровоточит сентябрь, кленовой стрелой пронзен, умирают боги, цветы, маленькие ангелы на лугу — зарывайся в беззвучье, а я тебе помогу. А за августом только река, и на том берегу туман, серебристая лодочка, паруса мотылек. Если ей помахать, она, видимо, приплывет и толкнется в песок, и в ладони ляжет весло. МАРИЯ ФРОЛОВСКАЯ ПОЗДНИЕ ЯБЛОКИ