Сибирские огни, № 11, 2021

184 АСЯ ПЕКУРОВСКАЯ ПОРЯДОК СНОВ А в сновидении мысль обретает контуры и краски. И это роднит его с экспона- тами музея. Но как происходит отбор в этот музей? Как попасть в сон? «Время идет, и мне все отчетливей видно, — читаем в “Музее имени Дан- те”, — что большинство событий моей жизни связаны с одним человеком». То есть на события жизни героя падает его , этого человека, тень. Кто же этот человек? К кому относится это местоимение мужского рода? «…Впервые я увидел Аню в эпизодической роли» — в каком-то из снов она нам уже встречалась. Сны, в отличие от «констелляций», узнаваемых и статич- ных, обладают одним удивительным свойством — они возвращаются к одним и тем же образам, которые, повторяясь, становятся менее узнаваемыми. «Увидев актрису на главную роль, я обомлел, — это мы читаем уже в “Цунами”. — Я понял, что давно влюблен в эту женщину с рыжими глазами, которая сто лет назад сыграла в знаменитом детском фильме». Перед нами — главный персонаж «Цунами». Ей, как и Ане из «Музея имени Данте», предстоит сыграть роль того, кто руководит авторским «я». Но главный персонаж («жена») описан красками другой палитры. У этого персона- жа нет имени, как нет имени у персонажа, много лет игравшего роль Буратино, или актера, которого «много лет узнавали на улицах». «Смотри-ка, этот идет, ну как его…» Так в роман вселяются двойники. « Перед остановкой мужчина обернулся, они встретились взглядами. Актер ахнул. Он увидел, что мужчина похож на него как две капли воды. И что, в сущности, перед ним стоит он сам — только в другой одежде». Двойником не- известного персонажа оказывается и рассказчик «Цунами»: «Кто был человек, чьим именем я воспользовался? — в отчаянии спрашивает себя он. — Какие имел привычки, убеждения? Страсти? Чем дольше я жил в квартире, тем чаще казался героем той, собственной пьесы. Зрителем спектакля, который никак не начнется». Безымянная фигура, фигура сновидческая. Она есть и в «Красной плане- те». Писатель из Стамбула «говорит о невидимом городе, сотканном из бы- лого величия империи, нашего страха перед ничтожностью настоящего. <…> О том, что никто не знает, как попасть в этот город, потому что город сам вы- бирает, когда и кем завладеть». Город Кельн, «исчезнувший под бомбами союз- ников», выбирает москвича Леона, поручив ему «рассказать о себе: о располо- жении старых улиц, нумерации разрушенных зданий, подробности того, в каком стиле и кто их построил, какие лавки там находились, в какой день и час их разбомбили, кто погиб, а кто выжил…» Сон о разрушенном Кельне перетекает в сон, привидевшийся автору «Аустерлица». Бреендонк (Fort van Breendonk) , нацистский концлагерь на территории Бельгии, тоже выбирает своего повество- вателя: «Что сталось с хозяином зубоврачебного кресла? Какую историю таит в себе это кресло? Какие двери и какие замки открывали эти ключи? Кто писал и подписывал эти картины? Кто спешил на лекцию, держа под мышкой портфель с вытертыми до кожаного блеска ручками, или сочинял стихи, сидя по ночам под выцветшим до цвета времени абажуром? Как побороть эти невинность и упрямство, хранящие в тайне свою историю и историю их пользователей? Как цвет времени вмещает в себя все эти тайны? А что если ты ищешь пропавшую вещь, уже зная ее историю? Ведь история без вещи предъявляет такие же права на вещь, что и вещь без истории на историю. И вещь, и история ждут того, кто соединит их, вставив одну рамку в другую, пока не получится огромный сюжет».