Сибирские Огни, № 8, 2021

27 АНАТОЛИЙ ЗЯБРЕВ ВОРОН НА СНЕГУ А мы, значит, на это наметились. Мы взяли как раз эту линию в качестве главной установки человеческого порядка на земле. Прежде было в истории, от истока человеческой разумной жизни до нынешних дней — всегда: налаживали власть и диктатуру одни, а ломали ее уж другие, те, над кем эта самая диктатура была. А мы: сами — это, сами же — и то... Мы — молот, мы же и отбросим этот тяжелый инстру- мент за ненадобностью. А ведь, пожалуй, разумно. Какая же может быть еще б о льшая раз- умность, отец?! Какое еще большее благородство и благомыслие?! Обста- новка требовала — пользовались, обстановка переменилась — не стали пользоваться, отбросили. Только вот по малым шестеренкам, винтикам не сходится, по ним ударишь молотом-диктатом, что уж потом соберешь? И тем не менее каж- дый рабочий должен думать: моя пролетарская диктатура... И опять же каждый мужик: моя мужицкая диктатура. С деревней у Афанасия было наибольшее несовпадение. В морозные долгие ночи, расшуровав печку смолевыми дровами, завезенными красногвардейцами из Заельцовского леса, Афанасий погружался в сибирскую крестьянскую статистику. Так, так. «Столыпинский поворот в России», «Столыпинское землеустрой- ство». Что это такое для Сибири? Это, оказывается, вот что... Куча, куча неизвестных ранее Афанасию цифр. Прежде, еще на ка- торге, он пробовал заинтересоваться личностью Столыпина Петра Арка- дьевича, его реформами, но тогда неоткуда было взять эту статистику, вот эти цифры. Он знал только то, что доходило с листовками. Эти листовки периода 1907 года, сохранив, он и теперь время от времени перебирает в столе. «Свист нагаек, бряцание солдатских ружей не умолкают, все еще одна за другой воздвигаются виселицы, и, кажется, нет и не видно конца рекам крови, смерти, ужаса. Мрачное отчаяние ярким пламенем вспыхи- вает в измученных сердцах, толкая на верный путь борьбы с оружием в руках» — так кричат листовки. Знал Афанасий, что в те же столыпинские годы было «разогнано око- ло полутысячи (сведения из тех же листовок, приходивших на каторгу из Томска и Иркутска) профессиональных союзов рабочих, закрыто сто газет, по политическим мотивам было приговорено к смертной казни пять тысяч человек и, кроме того, тридцать тысяч умерло в тюрьмах от пыток и голо- да. И четыре пятых из этого страшного числа были рабочие и крестьяне». И разве не обоснована теперь бдительность товарищей из трибу- нала, требующих отыскать как можно больше разных вредителей, сабо- тажников? В Анжерске вон выявили, в Кольчугине... Когда-то они нас к стенке ставили, теперь мы их. Линия, что ж, бесспорная, справедливая. Так, так. Только если... Вопросик щепетильный. Если только в Анжерске сколько-то десят- ков саботажников, да в Кольчугине столько, да в Томске (там, в губерн- ском, могут быть сотни), да в Омске — опять сотни, и опять же в Тоболь- ске... Это уж перекроет то, что было при столыпинских тюрьмах! Только за три месяца нашей власти — перекроет. А трибуналы ведь и дальше будут, товарищи разохотятся, войдут во вкус...