Сибирские огни, №12, 2020

170 ричен. «Ей-богу, — пишет он Батюшко- ву, — когда читаешь то, что у нас печа- тается в книгах, в журналах, в газетах, то хочется все бросить и бежать куда-нибудь в африканскую степь». «Каково также нравится тебе критика Каченовского на Молиера? — продолжает он. — Насто- ящий плюгавый выползок из гузна Де- фонтена!» Вяземский — рьяный и очень внимательный, как это бывает только в юности, читатель периодики. Он регу- лярно шлет друзьям саркастические за- метки на полях литературных журналов, например, в одном из ноябрьских пи- сем Батюшкову. «Боже мой! — пишет он. — Что делается с “Вестником Евро- пы”? Мне сей час принесли 20-й №-р. Каковы стихи на 266 странице? Какова нелепость, находящаяся на 254? Они переводят: Bruit et chans et jolie a l’hotel Шум в поле, а дома веселье». Имеется в виду ошибка переводчика, который принял chans (песни) за champs (поля). Другое письмо Батюшкову за- нимает несколько страниц и посвящено разбору драмы «Радамист и Зенобия» Кребийона, перевод которой побил все рекорды по количеству несуразностей и ляпов. «Тот же вялый, а часто и грубый слог, — пишет он, — те же ошибки, иско- веркание мыслей...» Это письмо как сви- детельство литературной жизни начала века — впоследствии откроет двенадцати- томное Собрание сочинений Вяземского, начатое в семидесятых и оконченное уже после смерти князя. Письмо к Батюшкову из далекого прошлого станет современным и программным. Помещая его на открытие в Собрании, Вяземский как бы «заявляет» ту высокую критическую планку, которую с самого начала установил для себя как ли- тератор. Статей, или критик, становится все больше, и Вяземский подумывает об отдельном издании. Он спрашивает со- вета у Жуковского, как у опытного жур- налиста и издателя. Жуковский отвечает по-дружески прямо: «Плана твоего со- брать свои критики совсем не одобряю, — пишет он, — ибо твои критики, любез- ный друг (это сказано не в отмщение), не годятся никуда; ты не разбираешь, не су- дишь и не доказываешь, а только замеча- ешь некоторые забавные стихи и прибав- ляешь к ним несколько едких сарказмов». БАТЮШКОВ. В 1811 году Ба- тюшков окончательно расходится с Гне- дичем во взглядах на литературное при- звание. Тот пишет письма, не скрывая ярости («Боже мой, что за письмо! — укоряет его Батюшков. — Ни конца, ни начала, а о середине не скажу ни слова!»). Батюшков прекрасно понимает и недаль- новидность Гнедича на свой счет, и его раздражение, будто бы Батюшков сам тащит себя к пропасти. Но Константин Николаевич отделяет искреннее пере- живание товарища от его заблуждений и прощает Гнедичу тон, ибо «у тебя ум ве- лик, а рассудок мал». Батюшков не хочет ждать милостей от фортуны, поскольку не верит, что «у нас дарование без интриг, без ползанья, без какой-либо расчетливо- сти может быть полезно». По свойствам таланта и судьбы Батюшкову нет места среди тех, кто ищет славы. «Я вовсе пере- родился», — сообщает он Гнедичу. Теперь он желает для себя только счастья, то есть быть собой, то есть слышать свой голос, то есть только ему и следовать. «Я писал Оленину — нет ответа, — раздраженно сообщает он Гнедичу о своих карьерных исканиях. — Зачем же я поеду в Петер- бург, и на кого могу надеяться, и кого буду просить? Я — просить!!!» ВЯЗЕМСКИЙ. Несмотря на кар- точный проигрыш и инфляцию, князь Вяземский остается выгодным женихом.