Сибирские огни, 2019, № 6

63 ГАЛИНА ШЛЯХОВА ВОВКА-ПИСАРЬ в мокрые валенки и, запахиваясь на ходу, рванул прочь. Дверь стукнула, и опешившая Лизавета закудахтала: —Ишь какой подлец! Посмотри-ка, гонору сколько! Еще и дверями хлопает, бесстыжий! Но Любава Ефимовна оборвала пылкое негодование невестки: — Дай сюды! — Чего? — растерянно спросила Лизавета. — Письмо, говорю, дай! Лизавета безропотно встала с лавки и протянула листы бабке Люба- ве, но та махнула: — Не все суй, парнево дай, говорю! Взяв смятый лист, Любава Ефимовна глянула на невестку и сурово скомандовала: — А теперь ступай! Чего встала, иди! Лизавета недовольно хмыкнула и, качнув головой, принялась обуваться. В ней кипело негодование, а от молчания старухи ее начинало трясти. — Ну, будьте здоровы! — визгливо взвилась она на прощание. — Расповадили вы этого Вовку, других внуков, кроме него, и не видите, а он вот чего делает! Еще неизвестно, чего он остальным-то пишет! — и, не дождавшись ответа, недовольно хлопнув дверью, ушла. Вбежавший в дом всклокоченный Вовка никого не удивил. Он опро- метью бросился в дальнюю комнату и, хлопнувшись прямо в фуфайке на постель, зарылся головой в подушки. Горючие слезы душили его, и клоко- чущая боль рвалась из сердца наружу... Он не увидел, что на кухне были родители и сестра: они уже больше часа обсуждали принесенную Лизаветой неприятную новость. Мама тер- пеливо выслушала теткины восклицания и пообещала принять меры. В то время, когда Вовка влетел, семейный совет уже близился к концу. Когда мама вошла в комнату, Вовка тихо плакал. Мама включила свет и ровным голосом сказала: — Вова, вставай, надо умыться. А то лицо распухнет, и будешь по- том, как хомяк, красноглазый! Вовка поднял голову с подушки и, всхлипывая, спросил: — А почему как хомяк? Мама присела на край кровати и, мягко положив руку ему на плечо, ответила с улыбкой: — А потому что у хомяков такие вот круглые мордочки и красные веки... Она крепко обняла сына, и Вовка опять дал волю слезам. — Ну не плачь, не плачь! — утешала мама. — Да я ж правду написал... ведь она... она ведь... — сквозь слезы булькал Вовка. Тут в комнату заглянул отец: