Сибирские огни, 2018, № 4

47 ГЕННАДИЙ БАШКУЕВ ЧЕМОДАН ИЗ ХАЙЛАРА — Эй, а вы-то куда? — Да ну вас! — махнула рукой хозяйка посмертной галантереи. — У вас там контрольная закупка, а у меня цветы ненастоящие. Последнее отбираете, менты несчастные! Будьте вы прокляты, империалисты! Я живо смотался в магазин за добавочной чекушкой и догнал цве- точницу, когда она с грохотом затаскивала сумку на крыльцо барака, что стоял на задах нашей пятиэтажки. В подъезде было темно, воняло кошками, жареной картошкой и не- рафинированным маслом. Деревянные ступеньки громко скрипели. Женщина испуганно обернулась на лестнице: — Вы зачем тут?.. Я больше не буду! Детьми клянусь! — И тут же гордо выпрямилась: — А хотите — обыщите! Нам терять нечего, кроме своих цепей! Я давно заметил: чем больше прибедняется проситель, тем полнее у него дома чаша. — А ну, пройдемте, гражданка. Чем докажете свою малообеспечен- ность? Вторично делать из себя лоха я был не намерен. На этот раз несчастье было настоящим. Углы клеенки на кухонном столе протерлись до дыр. В ведре шуршали тараканы. Края ракови- ны со ржавым пятном посередине отбиты до черноты. Девочка играла на кухне пустыми бутылками. — Мама! — заверещала дочка. — Хлеба принесла? Она ринулась к сумке, рванула застежку, с победным вскриком под- няла над головой буханку хлеба, дунула на кусочек рафинада, извлечен- ный из кармашка замызганного платьица. Хозяйка разложила на полу цветы и выставила грязные бутылки. Их у магазина много: дворники не успевают убирать. Еще один промысел торговки. В комнате заплакал ребенок — почуял возвращение матери. Жен- щина быстро нажевала хлеба, ушла за занавеску и, как волчица, изрыгну- ла добычу в рот детенышу. Плач смолк. — А я помогаю маме делать цветочки, — похвасталась девочка. Под носом у нее было грязно. Она жевала хлеб с сахаром и была вполне довольна жизнью. Главное, в этой жизни у нее есть мама. Я по- нял, почему та предлагала кладбищенский товар задолго до Радуницы. Жить-то надо сегодня. Я снял очки. Цветы — фальшивые, а нищета неподдельная. Когда вернулась хозяйка, я всучил ей ком денег. Женщина села на табурет и заплакала: — Господи! Счастье-то какое… — Она громко высморкалась в ку- хонное полотенце. — Благодари дяденьку, живо! — закричала. Девочка цапнула мою руку и начала слюнявить кисть, оставляя на ней мокрые сладкие крошки. За занавеской заплакал ребенок. — Прекратите! Все! — рявкнул я. Плач прекратился. За занавеской тоже. Стало тошно от роли благодетеля. Дешевка. Такую сумму оставляют в ресторане за обед на два лица. — Выпить, — вырвалось у меня.