Сибирские огни, 2018, № 4

37 ГЕННАДИЙ БАШКУЕВ ЧЕМОДАН ИЗ ХАЙЛАРА А в канун моего рождения верхнее давление беременной зашкали- вало за риску «220». Ждали инсульта или инфаркта. Третьего не дано. Но я нашел третий путь. Сообразил головой. Просек кесарево решение и сечение. Без него мои шансы на эту жизнь равнялись нулю (похожему на голову куклы-пупса). Самая большая кукла из семейства пупсов достигала размеров зре- лой кошки, не считая хвоста. Дорогие экземпляры при наклоне говорили: «Ма-ма». Пластмассовых кукол на родильной фабрике одевали с головы до ножек. Туфельки, чулочки, платьице, банты, даже сумочка и, наконец, шапочка. Она была из байки, сбоку пуговичка. Тогда не было УЗИ, предсказывать пол ребенка не умели. Мама хо- тела дочку. Подруга подарила куклу-пупса. Нингё — с ходу назвала ее мама. Шапочка от куклы идеально подошла к моей бедовой головушке размером с мамин кулачок. Мягонькая байка не вызывала раздражения кожи, а петелька с пуговичкой уберегала от сквозняков. Говорят, при наклоне я изрекал: «Ма-ма». Вжился в образ. И в жизнь в целом. Мама вплоть до своей кончины в семидесятитрехлетнем возрасте хранила байковую шапочку. По семейным торжествам она извлекала ее на свет и приговаривала: — Молодец какой… маму спас… Умница… вылез… не струсил… Все эти славословия относились ко мне. Иначе говоря: не отсижи- вался в окопе, вылез под шквальным огнем калибра 220, закрыл тщедуш- ным тельцем пулемет, обеспечил продвижение наших. «Наши» — это мои внуки. Со временем байка с мелким цветочным рисунком вылиняла, но бла- годарная мама хранила шапочку от пупса в дальнем углу комода, перекла- дывая ее богородской травой и крапивой. От моли. После мамы я вложил внутрь шапочки пакетик силикагеля, обернул ветхий головной убор чи- стой марлей — никакого целлофана! — и поместил его в боковой карма- шек фибрового чемодана. Я родился если не в рубашке, то в шапочке нингё. Как в каске. Мама всерьез утверждала, что, едва высунув головку меж ее ног, я заорал что есть мочи: «Ура-а-а!» Хочется верить. Однако тут скорее преувеличение. И преуменьшение давления у роженицы до нормы. Так мама одолела седьмой месяц беременности, находясь на седьмом небе. По поводу моей недоношенности она впоследствии особо не замора- чивалась, то и дело повторяя: «Вырос не хуже других». Ну, не знаю. Сие спорно. Взять хотя бы бытовое пьянство… Впрочем, о том потом, потом. Но тогда, на кухне, я помню, она понизила голос, хотя мы были одни. И строго наказала не рассказывать о нашей тайне. Выловив из компота абрикосовые косточки с целью извлечения на дворовой скамейке скольз- ко-сладких ядрышек, я кивнул с набитым ртом. И в дальнейшем благо- разумно помалкивал во дворе. Еще обзовут недоноском. А нынче чего терять? Ловить врагам нечего. Или некого. Пусть обзывают. Жизнь худо-бедно прожита. Состоялась, поправляет жена, наливая компот старшему внуку (младшему компот не рекомендован, а то подавится косточкой, пусть пока обходится морковным соком).