Сибирские огни, 2018, № 4

34 ГЕННАДИЙ БАШКУЕВ ЧЕМОДАН ИЗ ХАЙЛАРА Тата предложила поменяться местами. Теперь я был защищен с тыла. Но момент был упущен. Распластанный, я думал о собаке. Таташа встала, слабо белея в свете уличного фонаря. Начала искать халат. Фигура, подсвеченная, выгравировалась в раме окна. Она про- шлепала босыми ногами, заперла собаку в санузле, скрипнула диванной пружиной, скользнула соском по щеке. Ступни были холодными. Дина завыла с новой силой, заскребла когтями в дверь ванной. Вой этот, протяжный, нутряной, прожигал дом-пятиэтажку насквозь. Чуяла неладное. Ревновала, хоть и сука. Попал впросак. Я предложил Тате остановиться. Просто полежать. И выпустить собаку. Псина, повизгивая, чуть не вынесла дверь ванной. И разом заткну- лась, что ребенок, заполучивший соску. Потом несмело прошла в ком- нату. Глядя на геометрический рисунок строительного крана, который циркулем маячил в окне, на диковинные тени, царапающие потолок, мы немножко поболтали. Таташа, не поворачивая головы, спросила, зачем я убиваюсь из-за камешка? Под собачьи вздохи я рассказал про нефритового дракона и ша- рики, спасшие наш род. Как пить дать (шаману Ордо), не сжуй кра- шенная дерьмом краденая кобыла коммунистическую грамоту, японцы вырезали бы семью деда Исты. Включая дочь Валю, мою маму. Вы- ходит, шарики спасли жизнь и мне. Тут я непроизвольно вжал ухо в по- душку. Про несостоявшуюся продажу нефритовых шариков соседу я умолчал. Таташа гладила мою щеку. Я еще что-то говорил. Счастлив мужчина, которому в ночи внимает женщина. Хозяйка слушала, как собака, ориентируясь на интонацию, не пони- мая слов. Но одно слово ее проняло: мама. Тата, Таташа — так ее звала мама. А больше никто. Мужчин у нее практически не было. Так и сказала: практически. (Хм, бывают и «теоре- тически»?) А вот у мамы хахаль был. Этим определением она наградила гостя — немолодого, с животиком, в очках, — когда застала его с мамой, сидящих на кухне за бутылкой вина. И больше хахаля не видела. Они так и прожили с мамой в этой квартире, им не было тесно. По ночам мама плакала на этом же диване. Как-то утром Тата сказала: пусть хахаль возвращается, она не против. Ляжет на раскладушке или уйдет на съемную квартиру. Поздно, шептала мама, белея непрокрашен- ными корнями волос. Вот в наказание повторяет судьбу мамы, после паузы продолжила ровным голосом Тата. И даже носит мамин халат. Как собака, ловит за- пах, исходящий от халата, слабеющий год от года. Запах болгарского ли- цевого крема «Медовое молочко» и нерафинированного растительного масла. А еще детского мыла: мама верила, оно уберегает от морщин, — теперь она сама им пользуется… Последние слова Таташа произнесла в нос и подозрительно умолкла.