Сибирские огни, 2018, № 4

180 вынуждены искать иные способы вы- ражения и отражения мира, лишенные «фотографической точности». Импрес- сионизм, символизм, абстракционизм, «искажая», «преломляя» картины дей- ствительности, позволили художникам заявить, а потом и утвердить ценность и самодостаточность индивидуального творческого мировосприятия. Схожие процессы мы наблюдаем и в литературе. Развитие и распространение средств массовой информации поставили писателя в заведомо невыгодное положе- ние. Как бы быстро он ни реагировал на веяния эпохи, его реакция запаздывала по сравнению с газетными и журнальными статьями, читатели которых довольство- вались полученной информацией без до- полнительной «эстетической нагрузки». Литература начала прошлого века попы- талась сформулировать несколько страте- гий ответа на вызовы эпохи. Одна из них заключалась в полном погружении творца в текст, в их взаимной самодостаточности, подчиняющейся лишь субъективным ав- торским движениям. Ярким воплощени- ем подобной практики выступает «Улисс» Д. Джойса — роман, подвиг написания которого сопоставим только с подвигом его прочтения. Действительно, для по- добных текстов читатель — элемент фа- культативный по сравнению с критиками и литературоведами, профессионально живущими за счет «интерпретаций», «деконструкций», «герменевтических прочтений» и прочих забав, недоступных обыкновенному человеку. Но последнему распахивает свои объятия «массовая ли- тература», предлагая формально широ- кий, но одноразовый выбор «культурного продукта». Между двумя этими крайностями и существует обозначенный нами тип ли- тературы, имеющей как своего читателя, так и «издательское пространство». Ре- альность в этом типе литературы преоб- ражается под воздействием «фэнтезий- ного элемента», очищенного от присущих этому жанру недостатков. Дело в том, что, каким бы внешне «суровым» и даже «жестоким», «игропрестольным» фэнте- зи ни было, в основе его лежит принцип эскапизма, приводящий к запрограмми- рованному отказу от соблюдения бытий- ственной правды. Всегда найдется забы- тая руна, в нужный момент будет легко обойден какой-нибудь незначительный физический закон, связанный с функ- ционированием времени и пространства. В нашем же случае «мифического реализ- ма» «волшебные» моменты не уничтожа- ют законы реальности, но подчеркивают, «онтологизируют» их. Отражение Сибири в русской литера- туре, а потом и возникновение собственно сибирской литературы имели ряд своих особенностей, следующих как из социо- культурного феномена Сибири, так и из специфики развития русской литературы. Упор делался на двух элементах: экзоти- ко-этнографическом и социальном. Здесь вполне уместна параллель с американской литературой того же периода. Сравним картины освоения Дикого Запада, захва- тывающих приключений, столкновения сильных характеров — с «реалистически- ми» изображениями Сибири и ее обита- телей. С разной степенью бездарности и по- литической ангажированности читателю предлагался практически один и тот же набор образов и сюжетных ходов. Он включал в себя: ссылку-каторгу невинной жертвы судебного произвола или борца с «кровавым режимом», суровый, без- жизненный климат, самодурство местной администрации, воплощенное в образе пьяного исправника, добрых, но заби- тых туземцев, угнетаемых упомянутым исправником. Мощная гуманистическая составляющая русской литературы на сибирском материале приводит лишь к созданию морально двусмысленных сен- тенций. Вспомним известное изречение Короленко из рассказа «Соколинец»: «Сибирь приучает видеть и в убийце че-