Сибирские огни, 2018, № 4

И человек — дорог скрещенье, и сам себе и царь, и Бог, и дорастет до воскресенья, когда войдет севрюге в бок. Рыбачит в небе ребятня, и рыба-Пушкин им — родня. * * * Дождь раздул пузыри на отеческих лужах и ушел в никуда — есть такие места на земле! На полатях у облака дума лежит и не тужит, и фотон испускает, и фыркает навеселе. Послебанная всюду возня, закипание звука. Сколько в этом любви, знают только дорога и рожь. И шалит синева, запуская прозрачную руку в полусонную речку, где плавают щука и ерш. Я иду по отчизне, читая особые книжки: медуницу и клевер в изданье лугов и полей. Я еще не рожден, я в утробе пространства — мальчишка, что с утра мастерит из газеты воздушный свой змей. Вот, прочел 100 дорог — на 101-й оставил закладку (дочитаю потом, еще целая жизнь впереди!), и щебечет стихами под майкой моею тетрадка, и летят в никуда золотыми жуками дожди. О, бабочки! От полевой епархии века целуются два синих лепестка, в уключине работая одной, узнав узду и узел золотой. Как хорошо им в домике цветка! Сто бабочек — и вот уже река, сто лилий — и обеденный уют, где детям в чашках небо подают. Но вот, чересполосицей украшен, несется шмель среди цветочных башен заречной лады — луговой Европы, где всем готовы вкусные сиропы, и в небеса срываются, легки, аншлаговые долгие хлопки… О, бабочки!