Сибирские огни, 2018, № 4

98 ВЛАДИМИР ЗЛОБИН КАК СКРИПИТ ГОРОХ — Спасибо тебе, Юрочка, — говорила за чаем Лидия Михайлов- на. — Что бы я без тебя делала, заюшка! Ты один обо мне заботишься. — Ну, вообще-то, не один. Много кто... — Такой конфуз! Ты уж прости, кишечник не работает... или желу- док... Я уже забыла, что там у меня не работает. Таблетки не помогают. А где у нас Васька? Лидия Михайловна тревожно оглянулась. Позади нее возвышал- ся буфет, недобро косящийся изумрудными стеклышками на закрытую дверь комнаты. Кота нигде не было. Юра не помнил, чтобы тот прихо- дил утром. Такое хоть редко, но бывало. Больше царапнуло замечание «у нас». Строго говоря, это было не верно. Юра не переживал за Ваську, зная, что тот придет, и не желал подписываться под волнением, которого не испытывал. Но и возражать вслух не хотелось. — Гуляет где-нибудь. Это же кот. — Я за него волнуюсь. Даже больше, чем за тебя! — прозвучала натужная шутка. Чтобы отвлечь Лидию Михайловну от кота, Юра завел разговор из тех, что состоят из коротких наводящих вопросов и пространных ответов. Лидия Михайловна заговорила многословно, подробно, даже интересно, что редко бывает, когда между собеседниками полувековая разница. —Я в войну заболела туберкулезом, и меня лечили стрихнином. Под кожу кололи. И ведь вылечили! До сих пор не понимаю как... Жили мы тогда с мамой и бабушкой очень бедно, но лучше, чем остальные. У нас ко- зочка была, и мы ее молоком спасались. Молоком да крапивкой. А полы чистили так. Брали веник без листьев, голик назывался. Клали его на пол, наступали ногами и драили. Полы были белоснежные, если не крашеные. Да те, у кого крашеные были, голиками и не драили. Вот тяжело было без мужчин! Ты же знаешь, у нас почти никто не воевал: до войны всех прибрали. А в пятьдесят третьем, когда объявили о Сталине, я, дура, на- писала куда-то письмо, не помню куда... Наверх, в общем, написала. Но хоть догадалась прочитать его маме с бабушкой. Уже не помню слов, но я там, как говорится, благодарила вождя за свое счастливое детство. Мама с бабушкой страшно побледнели, письмо отобрали и сожгли. Да... Вот же дураками мы были! Ничего ведь не знали. Ничего! Помню, как радова- лись Гагарину. Выбежали на улицы, ликовали!.. Еще у нас собачка Муля жила, уже после войны. Ты ее не помнишь. И столик у меня был. Вот об этом столике я жалею. Ну, он такой уютненький, маленький. Потом он у меня стоял, когда я училась в институте, в квартире на Орджоникидзе. А буфет нам от прежних владельцев достался... Ты не заскучал, заюшка? Юра не заскучал. Он заслушался. Старушка смотрела в одну точ- ку — туда, где к окну привалилось небо. Рассказ тек тихо и мило, как воспоминания девятнадцатого века. Лидия Михайловна выговаривалась полностью, и это пугало: так порой выговариваются перед смертью. Юра поспешил высказать слова поддержки, которые обычно вызывают еще большую горечь. —Мне поговорить не с кем. Вы вечно злитесь, если я что-то говорю. А подруг у меня не осталось. Те, что есть, — зачем им мое брюзжание слушать? Да и подругой можно назвать ту, которой ты готова самое важ-