Сибирские огни, 2017, №7

Но еще большее расстройство испытывал я оттого, что пернатая дичь, пред- ставленная в «Записках» Аксакова, не водилась у нас — ни дроф, ни косачей, ни уток… Утешением, хотя и слабым, были страницы с описанием охоты на пигалиц (чибисов) и других мелких куликов, вымерявших и наши болотца тягучими шажками. Похоже, и у этих долгоносиков становилось меньше гнездовых уго- дий, а уж меня их явная убыль просто удручала. Необъятные ранее, они каким- то непостижимым образом съеживались, как сырая суслиная кожа, распятая для сушки на доске. Вот и наш райцентр Поспелиха, сколько я себя помнил, маячил своим элеватором где-то на краю света, а теперь до него рукой подать. Да и Суслиный луг… Я не успел домыслить, до чего измельчала зеленая чаша нашего кормильца, как рядом со мною послышался жалобный скулеж… моего Черныша — как в пору, когда он был беспомощным щеночком. Я даже оглянулся — не ползет ли ко мне с повинной сторож, сбежавший со двора? Никого. Насторожившись, я услышал более явственно не только сдавленные писки, но и какие-то шебаршения, скребки, шедшие из-под земли буквально в метре от меня! Догадываюсь: да это же мой суслик усердно роет отнорок наверх, чтобы вырваться из своего жилья, выход которого вновь перекрыло коварное устрой- ство, укрытое травкой. Однажды оно, клацнув челюстями, перебило его лапку, кожу которой пришлось перегрызть (я припомнил, как неуклюже ковылял сус- лик, убегая к норе). Один удар пяткой о землю пресек бы у суслика замысел побега, но я заво- роженно прислушиваюсь к писку и возне, представляя, как пленник в темноте и тесноте вгрызается в дерн, из последних сил рвет зубами и коготками тенета корешков. Было, было отчего по-щенячьи скулить трехлапому… Никогда еще не жалобило меня так чье-то скуление, не скребло по нутру коготками. Впервые я услышал не злого, кусачего грызуна, собратьев которого мы нещадно добывали, а обиженного, рвущегося на свободу узника. Впервые… А ведь это не так! Я припомнил вдруг самую первую в моей жизни встречу с серым сусликом — за околицей нашей усадьбы. Мне было года четыре, когда шагах в двадцати от себя увидел его — стоящего столбиком крошечного человечка в серой шубке, глазастого, со свешенными по-собачьи ручками. Долго, знакомясь, смотрели мы друг на друга, пока я не сделал не- сколько шажков навстречу. Человечек припал на четвереньки, обернувшись игривым зверьком. Он занырнул в боковую нору, но тут же стал с любопыт- ством из нее выглядывать. Скроется и снова — зырь! Наверное, мы понрави- лись друг другу. Вот и сейчас может состояться встреча — с глазу на глаз. Пятачок дерна, что в метре от меня, уже заходил ходуном. С треском шевельнулся и занырнул под землю пучок ежистой, но очень мягкой травки. Вот-вот высунется серая головка, зыркнет настороженный глазок. Я не хочу, чтобы в него вселился ужас. Тихонько встал, вытащил колышек капкана и пошел домой, зная, что не смогу больше делать то, чему однажды на- учили нас с Толей на первой охоте — за огородами… А в небе запел жаворонок. Трепеща крылышками, он орошал сияющую степь трелями радости и восторга от жизни. Он пел так всегда, все прожитые мною весны — только я этого прежде не слышал.