Сибирские огни, 2017, №7

166 ЮРИЙ ЧЕРНОВ СУСЛИНЫЙ ЛУГ почему. В отличие от коров, они неприхотливы в корме, заготовка которого была одной из самых трудных забот семьи. Для овец косили по канавам и пустошам бурьян, полынь (ту, что перерастала и могла порвать лезвие литовки, рубили лопатами и топором). А с Речки-Провалихи возили на тележке катун, или пере- кати-поле, заканчивавший свой марафон под ее крутыми берегами. Да, работ-забот со скотом немало, зато не стояла без дела бабушкина прял- ка, а шерсти хватало не только на носки и варежки, но и на пимы. А нам, де- тям, раз в году овцы доставляли то, что высоким штилем именуется «встречей с прекрасным». В жгучие морозы, на которые почему-то приходился окот, мама в сопровождении тревожно блеющей овцы приносила из хлева — в закуток у печки — двух только что появившихся на свет ягняток. И до чего же были эти кучерявые глупенькие создания прелестными, так жалобно они блеяли, что их тут же хотелось понянчить или хотя бы погладить. Да куда там! Бдительная ма- маша, одичавшая на выпасах, при одном приближении к ее чадам строго стукала копытцем, напоминая при этом одну строгую учительницу, усмирявшую класс ударом указки по столу. Мы покатывались со смеху… Но вернемся «от наших баранов» к Чернышу. Талант ищейки сусликов я заметил у него случайно. Возле некоторых нор он вел себя странно: поворачивал набок голову и надолго замирал в такой неудобной позе. Позже выяснялось, что все эти норы были жилыми, а у тех, на которые Черныш не смотрел искоса, капканы ставились напрасно. Теперь мы облавливали только жилые норы. А Черныш, поняв, что нам требуется, сам, рыская по степи, выискивал нужные норы и, скособочив голову, мертво стоял возле них до нашего прихода. Словом, читатель вправе подумать, что в подзаголовке «Гроза на суслиные головы» я подразумевал именно Черныша. Можно и согласиться, но я в первую очередь все же имел в виду грозу натуральную, и вы поймете почему. Эту грозу, разразившуюся через день над изнывающей степью, у нас ждали все — и мама, вздыхавшая при взгляде на белесое небо, и бабушка, поминавшая про крестные ходы, запретные при безбожниках. Заслышав шум дождя, она вышла из дома под навес и, полагая, что именно ее молитвы дошли до бога, при каждой вспышке молнии осеняла себя крестом и благодарно изрекала: «Аминь царю небесному!» Ждала ливень и наша троица, но не для того, чтобы, как прежде, носиться с визгом по лужам. Захватив пару ведер, сидорки и гибкий ивовый прут, мы чуть не бегом умотали в степь — «выливать» сусликов. Спешили, пока на солонцо- вых плешинах и в канавках не впиталась и не испарилась вода. До того как появились у нас капканы, а у Черныша был замечен охотничий нюх, «выливание» сусликов являлось основным способом охоты. Найдя нору, мы для пробы выливали с полведра дефицитной воды и прислушивались. Мертвая тишина повергала нас в уныние, зато четкий всплеск в глубине норы, а то и суслиный чих отзывался дружным «есть!» — и желанием бежать за водой хоть на край света. А случалось, как на этот раз, такое: пробные полведра заливали вертикаль- ную нору доверху! Новички могли подумать, что им попалась пустая, вырытая наполовину нора, и они пошли бы дальше, а мы со злорадством и шуточкой: «А такой хвостик не хочешь?» — запускали в нору ивовый прут, наперед зная, что он уткнется в зад или спину суслика, заткнувшего нору на метровой глубине. Так произошло и в этот раз, и вода с гулом погналась за хитрецом... Еще двух сусликов мы взяли на лугу, но воды на их норы едва-едва хвати- ло. Хотели уже идти домой, но тут мы с Толей вспомнили еще про одну нору у дальнего пригорка, возле которого могла быть лужица.