Сибирские огни, 2017, №7

163 ЮРИЙ ЧЕРНОВ СУСЛИНЫЙ ЛУГ рядом реброгрудого Вовку и абсолютно голенькую и босую Вальку. Она снова залилась горючими и уже в ладони тоненько выголосила последнюю строку: —…мы разутыя! Слова письма-плача семидесятилетней давности — с просьбой «чем-нить» помочь, «пока не померли», я, конечно, позабыл бы, но из-за их неправильного и смешного, как мне, «грамотею», казалось, произношения они крепко вреза- лись в память, не раз с потехой вспоминались, а потому дошли до наших дней с точностью документа. Теперь они не кажутся мне смешными. Всю зиму Побежимовы как-то перебивались на картошке, жмыхе да на том, что «люди добрые» подадут. Выйти на улицу было не в чем. Однажды Семка выскочил наружу — босиком, в каких-то лохмотьях — и стал кататься по снегу. Позже выяснилось, что таким путем он освобождался от кусачих блох- кровопийц, плодившихся бессчетно на земляном полу. Довелось как-то и мне применить народное средство, чтобы избавиться от зловредной соседской бло- хи, заползшей (на новенького!) не куда-нибудь, а в ухо! Оказавшись в тупике слухового прохода, попрыгунья, видать, занервничала и с частотой отбойного молотка стала больно биться о барабанную перепонку. Несколько секунд пере- дышки — и новая страшная молотьба! Впору было лезть на стены или кататься по снегу, но я, по совету того же Семки, залил с ладони в ухо слюну. Блоха унялась, и теперь полагалось полежать на боку, пока слюна с блохой не вытечет на подушку. Все! Не прошло и пяти минут, как я, вновь ощутив, что жизнь прекрасна, щелчком послал бездыханную тварь в ее самый длительный полет… Речка Провалиха А вот и Речка — не меньшая, чем степь, отрада. Не имея пойменного берега, как у Алея, в который она впадала, Речка открывалась для глаз внезапно — бук- вально в десяти шагах, а потому, видать, и была записана на картах Провали- хой. Мы такого имени не знали. Для нас в крутых глинистых берегах текла Реч- ка — с перекатами, омутами и заговорщицкими шепотками ласточек-берегову- шек, мельтешащих у своих норок и по-над водой. Здесь было чем поживиться. Опережая всех, Вовка надергал пук рогоза и, пока мы с Толей сбрасывали одежки и готовили снасть, жадно рвал желтыми зубами мягкие части белых корне- вищ. Подножный корм в степи — одуванчики, гусинолук Федченко, прозванный нами кандыком (теперь он краснокнижный), цветки тарнача (степной акации) и кое-что еще — попадался только весной, а на Речке все лето можно было добывать эти сочные корневища рогоза и камыша, сладкие корни солодки, а главное, ловить и тут же поедать подсоленных рыбешек. Этим, окупнувшись, мы и занялись. Рыба в Речке хорошо клевала весной, а летом ловить ее, сытую, удочкой — только время тратить. На песчаных перекатах мы наловчились хватать руками стоящих под водорослями гладкокожих коричневатых гольцов, та же участь по- стигала на мелководье шиповок — самых мелких вьюновых. Выпугнутая из укрытия шиповка стремительными зигзагами ускользала прочь и вдруг пропадала — будто растворялась в воде! Но нас уже не про- ведешь! В точке, где невидимкой исчезала вертунья, со дна отмели предатель- ски курилась струйка мути… В этом месте и надо было быстро выхватить ком ила и песка и выбросить на берег. Оказавшись на суше, шиповка продолжала конвульсивно извиваться, и ее не всегда с одного раза удавалось припечатать пяткой. Не знаю почему, но шиповок, называемых нами вьюнами, мы недо-