Сибирские огни, 2017, №7

162 ЮРИЙ ЧЕРНОВ СУСЛИНЫЙ ЛУГ — Дак че, будем проверять? — переспросил Вовка, знавший, что его ждет выволочка от Семена, когда тот придет с выпасов, и овечьи ножницы, которыми довершат самую типичную стрижку тех лет — «под Котовского». Толя отрицательно мотнул головой и посмотрел на меня. — Рано, — согласился и я под возмущенное урчание в животе. Хуторское убежище Чтобы скоротать время, мы двигаем к Речке — искупаться и половить де- рюгой пескарей. Она далековато от луга, и я успею за дорогу кое-что сообщить о себе и своих приятелях, даруемых в детстве судьбой и непредсказуемой игрой случая. Вот и нас троих свела не только суслиная охота и рыбалка, но и прожива- ние на выселках — возле организованного в тридцатых годах целинного совхоза имени Ефима Мамонтова, известного на Алтае героя Гражданской войны. Сна- чала на отшибе осели две семьи —Рагозины и обрусевшие украинцыМихиенко, затем, оставив тесное жилье в совхозном бараке, к ним подселилась моя мама — с бабушкой, тремя дочками-школьницами и мной, единственным голопузым «мужичком». Замечу тут, что окружавшее женское сословие настолько фемини- зировало меня (в самом раннем возрасте), что я, вставая из-за стола, повторял за сестрами — под их смешки — заведенную у нас фразу: «Мама, я наелася». А бедной маме накрывать сытный стол становилось все труднее. Горькая участь миллионов советских вдов, особенно многодетных, постигла ее за два года до того, как с фронтов Отечественной бабочками траурницами густо поле- тели похоронки. Ее муж Владимир — один из первых совхозных шоферов, кому была доверена знаменитая полуторка, — трагично погиб на дороге, не будучи за рулем. Потемну, когда мои родители шли домой из кино, их обогнал неис- правный пустой лесовоз и насмерть сбил папу мотавшимся прицепом. Мне до сих пор обидно до слез от такой несправедливости небес. Тогда каково же было маме — с пятью иждивенцами? Одно знаю, плакаться было некогда. Крестьянское чутье подсказало ей, не- грамотной, что наше спасение не в казенном бараке, а на усадьбе — с огородом, коровой и прочей живностью. В эту лямку и впряглись. А вот с какими резонами застолбили по соседству с нами усадьбу Побе- жимовы — остается только гадать. С началом войны отец Вовки Петр по со- стоянию здоровья попал в трудармию, старший брат Митя мореходил на Даль- нем Востоке, а старшая сестра Анна ушла санитаркой на фронт. Мать Вовки Евдокия (Побежимиха) и ее средний сын Семка (Вовка и трехлетняя Валька были не в счет) с горем пополам вырыли землянку, а на большее — заводить живность, горбатиться на огороде, как делали мы и все хуторяне, — их не хвата- ло. Такой бедности, как у Побежимовых, мало кто видел. Как-то Побежимиха попросила меня написать с ее слов письмо сыну Мите, что я и сделал с со- блюдением «духа и буквы» авторской речи. «Дорогой сыночек Митинька», — медленно начала диктовать тетя Дуся, глядя подслеповатыми и уже заплакан- ными глазами куда-то сквозь пластяные стены. Ударяя на последние слоги, она вдруг горестно запричитала, как заученный стих: — Мы бедныя, мы голодныя, мы голыя, мы... Не успевая записывать, я поднял руку, и тетя Дуся осеклась на очередном «мы», как ученица, припоминающая слово. Пока я скоренько скрипел пером «лягушка», Побежимиха стала оглядывать, словно увидев впервые, стоявших