Сибирские огни, 2016, №12

77 НИКОЛАЙ ОЛЬКОВ СОЛНЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК как литературных, так и гражданских: не все разделяли оценки писателя и его трактовку сложнейших отношений в литературной среде того времени. Ермаков, хорошо знавший Никулькова, встретил его на вокзале, сразу привез домой. — Иван, что у тебя с Лагуновым? — за чаем спросил гость. — Мне стала известна его негативная оценка твоей личности в Союзе писателей. Не думаю, что это будет иметь последствия, но факт непри- ятный. — Мне, Анатолий, от его оценки… Короче, на мощность она не влияет. Другое дело, что мы его как писателя потеряли. Я почему об этом с горчинкой? Лагунов меня заметил, поддержал — я русский человек, имею благодарность в душе. Но Костю испортили партийные вожди, им нужны гимны нефти и газу, ну, и им заодно. Последние его романы — чистая публицистика. Ладно. Давай о тебе… Иван стал говорить о сильных впечатлениях от нового романа Никулькова, неожиданного Маяковского узнал, совсем иного Есенина. — Признаюсь, Анатолий, Маяковский мне близок: груб, хулиган, а по существу, большой ребенок. Скажу тебе, пока по рюмке не при- няли: во мне Маяковский повторяется. Во многом. А когда прочитал про вечер памяти Есенина, про березку на сцене, про мысли его: «Вот Сергею поставили березку, а на мой вечер выволокут на сцену какой- нибудь дубовый пень», сразу подумал: а ведь и со мной так же. Я его понимаю. Никульков спросил: — А литературный вечер тебе Лагунов не предлагал? Иван криво улыбнулся: — Давай не будем об этом. — Ты его приглашал? — Не приглашал. Будут хорошие ребята, ты всех знаешь: Шерман, Славолюбова, Николаев, Клепиков. Хочу рассказать сегодня о самой большой своей мечте. Ну, без анонсов, потом услышишь. Гости ввалились всей компанией, объятия, поцелуи. Людмила Сла- волюбова поставила на стол красивые часы с дарственной надписью: «От Люды, Славы и Жени». Разместились, сказали тосты. Конечно, не обо- шлось без соответствующих моменту хвалебных слов. ...Имя и фамилия Ивана Михайловича удивительным образом со- четались с его внешним обликом. У него был подчеркнуто квадратный лоб, который он называл славянской плахой. Была эта самая «плаха» испещрена подкожными темно-синими метинами — следами, как он го- ворил, власовских гостинцев. Твердят, что два раза в атаку не ходят: если при первом броске судьба тебя своими доспехами прикроет, то на втором все равно схлопочешь положенные девять граммов. А он, сибир- ских кровей детинушка, поднимал свой взвод в атаку пять раз. В сырую непогодь, в перепады стальная мелочь начинала шалить, и он водил по телу рукой, словно собирал осколки в одно место, дабы их легче было усмирить.