Сибирские огни, 2016, №12

67 НИКОЛАЙ ОЛЬКОВ СОЛНЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК На высокие мраморные постаменты взнесены наши Герои и Полко- водцы, Мудрецы и Первопроходцы, Поэты и Космонавты. Разыщем же и для Нее пьедестал. Пусть стоит Она с криночкой, из которой испили и живые, и бронзовые». 13. На каждой встрече с читателями, на представлениях его новых книг всегда возникал у людей интерес к природе его литературного языка. Ермаков не очень любил такие дискуссии, но, коли есть вопрос, отвечать надо. — Думаю, народность языка, его насыщенность диалектизмами вы- званы жанром сказа. Не может мой герой говорить языком телевизора. У меня всегда или почти всегда есть герой, который ведет повествование, либо за героем скрывается сам автор, но все это исключительно на основе разговорного языка сибирской деревни. Этому нельзя научиться по словарю Даля, да и доброй трети слов из моих сказов у него просто нет. Признаюсь, возьму грех на душу: если мне не хватает запаса слов в моем хранилище, я изобретаю слово, но на на- родной основе; искусственное, оно в контексте становится своим, родным и, главное, понятным читателю. Я очень благодарен своим землякам, жителям маленькой деревень- ки Михайловки, они говорили на хорошем русском языке, и я его узнал. Я благодарен моей маме Нине Михайловне, которая от бабушки еще помнила много сказок, бывальщин, побасенок, и я это все впитывал. Есть у меня сказ «Кузнецы», сказ небольшой, но вывод в нем знаковый. Я вот прочту концовочку: «У меня материал — слово. Не согретое в гор- не души, оно — как холодное железо: шершавое, упрямое, неподатливое. Не тронь холодное — один звон. Но если вдруг слово засветится, если почувствуешь, что оно горячее, обжигается — не медли! Укладывай его скорее на ‘‘наковальню’’ и бей, заостряй, закаливай, доводи!» Вот тут уместно поместить письменное свидетельство неизвестного автора, сохранившееся в архиве писателя: «На заре своей туманной юности числился я членом литобъединения при Дворце культуры железнодорожни- ков тогдашнего Свердловска. Вел занятия писатель Владислав Николаев, бывший тюменец, переехавший в уральскую столицу. Осенний Свердловск уже затемнил окна, когда в большую комнату, где обсуждались гениальные строки ныне безвестных авторов, вошли двое: сам Николаев, аккуратный, подтянутый, невысокого роста, и здоровенный мужик в замусоленном пид- жаке и помятых брюках. Лицо его напоминало неудачно сколотый булыж- ник, на котором выделялся размерами и сизым цветом нос. Николаев оглядел собравшихся: — Я пригласил на наше занятие писателя-земляка Ивана Ермакова. Кто-то из молодой поросли запустил смешок. Надо признаться, и я, как ни силился, не мог совместить образ “инженера человеческих душ” с этим грубо сколоченным и неопрятно одетым детиной.