Сибирские огни, 2016, №12

12 ГЕННАДИЙ ПРАШКЕВИЧ РУССКИЙ ХОР Ипатич строго следил за тем, чтобы Зубов-младший шею заматы- вал шерстяным платком, сам в плаще и вязаной шапочке уходил в док. Алёша подолгу смотрел в узкое окно на низкое небо, крутил пальцем зем- ной глобус, выставленный хозяином на особом столике. Хозяина звали синьор Виолли, черные глаза рыскали, волосы длинные. Услышав, как напевал негромко Алёша, посоветовал дойти до консерватории церковно- го приюта «Пиета». Там дивный хор поет, рассказал, в небесных голосах жизнь предстает иначе. Когда синьор Виолли это говорил, то тер грязной рукой заслезившиеся глаза. Позвал соседа некоего Руфино — молодой, волосы сосульками по сторонам немытой головы. Глаза горят. Стал к Зу- бову-младшему приходить, рассказывал про хоры при больших церквях, русским царством совсем не интересовался, считал, что в Венеции уже все построили. Ипатич сердито ворчал: «Он просто кормится при тебе, барин» — и старался в дом не пускать. Но Алёше Руфино нравился. Алёша даже научился говорить Ипатичу: «Молчи, дурак!» Совсем не хотел видеть море, док, деревянные скелеты неготовых лодок. Услышав в церкви орган, вне воли своей представлял вдруг задран- ный сарафан, круглый зад, белый, округлый, с уже уходящими синяка- ми — Матрёшино тело, не прикрытое ничем. Горбатая Улька да Дашка с мельницы прижимают ее к деревянной кобыле, а Авдотья, жена коню- ха, стегает кнутом. Пышь, пышь! В «Пиете» оказалось еще интереснее. Например, теноровая виола да гамба. Дно плоское, плечи покатые, как у девушки, гриф широкий, с ладами, и шесть тугих струн, настроенных по квартам с терцией между средними струнами. Ипатич, вернувшись из дока, устало ворчал: «На носу совсем новой лодки устанавливаем деревянную фигуру, чтобы особо смотрелась». Алёша, вернувшись из «Пиеты», в тон дивился: «Шесть струн, Ипатич, и все настроены по квартам с терцией между средними». За короткое время побывал с Руфино на каком-то судебном след- ствии, потом в библиотеке капуцинского монастыря, потом в аптекарском саду. Все казалось интересным. Не торопясь, проплыл на гондоле всю змею Большого канала. Камень, вода. Снова вода, камень. Кое-где зе- лень, но, может, просто плесень. Дивился трем нефам собора Санта Ма- рия Ассунта, рассматривал крылатого льва с герба Венеции. Но чаще всего сидел с Руфино в траттории близ «Пиеты». Брали недорогое красное вино и рыбу, жаренную в оливковом масле. «С другом я вчера сидел, ныне смерти зрю предел...» Учил Руфино напевать русские духовные канты. Руфино, как Борей на старых картин- ках, смешно раздувал щеки. «Потоп страшен умножался...» Говорят, что все теноры глупы, но с Руфино было интересно. Каждое услышанное сло- во повторял по-русски, но языком не считал, принимал как россыпь на- певных звуков. «Плакал неутешно праотец Адам наш...» Раскачивались в такт пению. «Где ты, агница, девалась...» Руфино было все равно, где девалась русская агница, но звучало светло, он повторял и повторял, вы- пив вина, утирая мокрый подбородок длинными волосами.