Сибирские огни, 2015, № 12

187 становись его недругом, хулителем и кри- тиком, и тогда, вспоминая его, гения, упо- мянут и тебя. Какая-никакая, но шумиха вокруг, внимание… Быков Довлатова не знал, в список друзей сложно попасть, во враги — тоже, а вот в бескомпро- миссные критики, в мудрые сокрушители ложного идола — прямая дорога. К то- му же он уже поднаторел в такого рода спорте. Попову сложней. Он знал Довлато- ва. Критиковать его не решается, боится суда публики. Писать о Довлатове мему- ары — не столь уж многое их связывало. И он решил стать его жизнеописателем. Но писать не о себе ему трудно, вот он и заимствует у других, целыми страницами цитируя чужие воспоминания, а между этими фрагментами пытается рассуждать: «И каждая его новая книга — ступенька к славе. А для души его — ступенька в ад. В “Невидимой книге” он высмеял, хоть и прославил, любимых ленинградских друзей. В “Зоне” герой в конце почти те- ряет человеческий облик. Автор — бро- сает, вместе с местом службы, любимую девушку… Но не оставаться же было там? “Компромисс” — обижены верные друзья и сослуживцы, брошены любимая женщина и дочь… Но не оставаться же было там! Знаменитейший “Заповед- ник”… Ужасное поведение автора, отъ- езд в Америку — от полной безнадеж- ности — жены и дочки. “Наши”. Ради красного словца автор, в полном соответ- ствии с пословицей, не пощадил не только отца, но и всю родню. “Филиал” — ото- мстил литературной братии и главному врагу, мучившему его всю жизнь, — Асе. Каждый шедевр оставил рану в сердце, и оно болело все сильней » . То есть мягко, осторожно, но под- тверждаются все обидные звания и эпи- теты злобствующих против Рассказчика врагов и обиженных героев: пьяница, ни- чего святого, врун, пасквилянт, сплетник, клеветник, подонок, моральный урод… В заключение Попов признается: «О Довлатове написана уже масса ис- следований, в том числе и научных, и, заканчивая книгу, я с ужасом думаю о том, какую длинную придется составлять библиографию. Но нет, читал я не все…» Да чего там темнить? Из текста понятно, что автор прочитал лишь книгу Людми- лы Штерн, воспоминания Аси Пекуров- ской, записки Тамары Зибуновой, да еще о многом до ссоры рассказала Елена До- влатова. И каждая из этих женщин была, скажем так, немного обижена на Сергея, а то и не немного, и хоть время лечит раны, но шрамы от них остаются. Финал книги таков: «Мир Довлато- ва рушится! Мало ему сомнений в своих рассказах — выходит, что и как человек он — дерьмо? Причем все свои подлости он, оказывается, ловко маскирует, успеш- но использует! Этот “итог” карьеры ему трудно принять спокойно. Утонули все “киты”, на которых прежде стояла его жизнь, — и выходит, что и ему самому впору топиться!» Наверное, мы всегда, рассуждая о других, судим по себе. Я, например, ана- лизируя жизнь Довлатова, вижу челове- ка, влюбленного в свою профессию. Он всецело отдавался литературе, но очень долгое время, почти до смерти, его ни- кто не воспринимал в качестве глубокого и тонкого прозаика, настоящего мастера короткой прозы. С годами он стал ис- кренне верить в то, что неудачниками рождаются и ничего с этим не поделаешь, что это врожденный порок человека, как, например, косоглазие или горб. Он так долго и упорно трудился, а товарищи и коллеги если ценили его дар, то невысоко, на уровне раннего Чехонте или Аверчен- ко. Ему казалось: он не хуже признанных классиков, но постепенно стал верить ко-