Сибирские огни, 2015, № 12

179 ведения априори не могут иметь громкого успеха у большинства. Но ведь было вре- мя, Диккенс был бешено популярен. «Ти- хий Дон»Шолохова имел оглушительный успех! «Мастер и Маргарита» до сих пор один из самых популярных романов двад- цатого века. Впрочем, «Мастер и Мар- гарита» Быкову ненавистен, а в «Тихом Доне» ему нравится далеко не все. Итак, популярность — недостаток. Проверка временем? Годы тоже, види- мо, ни о чем не говорят. Мол, на смену одним недалеким читателям приходят другие, также не особенно «продвину- тые». Ничем иным нельзя объяснить не- увядающую популярность литературного наследия Довлатова. Быков верен себе. Раньше, правда, он хотя бы пытался как- то обосновать секрет довлатовской при- тягательности. «Довлатов, — говорил он, — в какой-то момент получил славу, явно превышавшую его литературные да и человеческие заслуги. Это случилось, когда все эмигрантские авторы вдруг ста- ли носимы на руках в России, только что сбросившей бремя тоталитаризма. Уехав- шие стали выглядеть гениями, оставшие- ся — в лучшем случае конформистами, в худшем — предателями». Секундочку, но в том-то все и дело, что далеко не все уехавшие пришлись по вкусу читателям и тем более далеко не все из понравившихся остаются в фаворе до сих пор. Вот в чем штука-то! Почему сла- ва С. Д. растет, а, скажем, литературная популярность Лимонова падает?.. Словно предчувствуя, что такой во- прос непременно возникнет, и желая тем не менее хоть как-то обосновать причину феноменального успеха этого «посред- ственного автора», Быков писал: «Сер- гей Довлатов — гений среднего вкуса, который не холоден и не горяч, а ровно настолько тепл, чтобы всем нравиться. Этот ангел Лаодикийской церкви образ- ца восьмидесятых годов воплощает со- бою ту идеальную, совершенную в своем роде посредственность, жизнеописание которой никого не огорчит и всякого уте- шит. Люди любят, когда им жалуются остроумно и не слишком надрывно. Люди любят неудачников, у которых все более- менее в порядке». Вот оно что! То бишь двадцать лет писать прозу и не публиковаться на ро- дине, не иметь возможности честно и от- крыто самовыражаться, терпеть нищету и неустроенность, занимаясь журналист- ской поденщиной, эмигрировать, дабы избежать тюрьмы, жить в Америке, где снова, чтобы хоть как-то содержать се- мью, писать для газеты и радио вдали от основной массы своих потенциальных читателей, наконец, умереть в сорок де- вять лет, едва достигнув столь желанного признания, — все это «более-менее в по- рядке»? Оригинально! Странно видеть жалобы там, где он всего лишь делится сокровенным. Он не оправдывался, не каялся в своих рас- сказах и повестях, он исповедовался. Исповедовался даже тогда, когда все вы- думывал и сочинял. Должно быть, Дми- трия Быкова ввела в заблуждение веселая легкость его книг. Умение развеселить, утешить, а порой и рассмешить читателя, когда у самого на душе тяжелейший груз из потерь, разочарований и обид, когда самому грустно… Но, как писал Есенин, «казаться улыбчивым и простым — самое высшее в мире искусство». (Хотя зачем я на Есенина-то ссылаюсь? Он ведь, по Быкову, уже к двадцать второму году пропил свой и без того небольшой та- лант.) Да, он писал смешно. Это второй и, кстати, главный упрек Довлатову. Так уж у нас повелось. Все юмористическое несет печать второсортности. Так считали рань- ше, так считают и теперь.