Сибирские огни, 2015, № 6

180 ЛЮДМИЛА МУРАТОВА ДЕТИ, ПЕРЕЖИВШИЕ ВОЙНУ В последний раз я видела Симочку, запомнив ее с маленьким узелочком в руках, личико бледное, заплаканное. Мне было всего одиннадцать лет, меня миновала судьба тех несчастных де- тей, девушек и женщин, которых угнали в Германию или, еще хуже, в концла- геря. Выручало знание азов немецкого языка: еще в Минске папа приглашал учительницу немецкого, и мы года два с ней занимались. Знание немецкого дей- ствовало на полицаев отрезвляюще, да и немцы нередко улыбались. Зима в тот год выдалась на Кубани убийственно холодной: температура опускалась ниже тридцати — большая редкость для тех мест. Топить было не- чем, все заборы разобрали, спилили деревья, стопили мебель — сожгли все, что горит и греет. Мы, несколько детей со двора, на трескучем морозе выбирали из кучи шлака куски несгоревшего угля и таскали его в ведрах домой. Около кучи стоял пост: рядом находилась немецкая комендатура. Немецкие солдаты разрешали нам набирать, особенно когда я что-нибудь бормотала по-немецки, благодарила их, прощалась. Однажды, когда мы уже почти наполнили свои ведра, немца на посту сме- нил румын. Замерзший румынский вояка, натянувший поверх формы какую-то женскую одежду, сразу стал нас прогонять, бить прикладом винтовки, а потом уже собранный уголь высыпал в глубокий снег. Я залезла в сугроб, чтобы спасти хоть какие-то кусочки угля, а этот мамалыжник вонючий смотрел и смеялся. Чуть не плача от обиды и собрав последние силы, я вылезла из сугроба и в сердцах крикнула ему: «Гад! Паразит! Вот прилетит мой папа и бомбу на тебя сбросит!» Боже, как он зверски меня избил! Втаптывал коваными сапожищами в сугроб и все что-то верещал «по-цыгански», как сорока. Дети побежали до- мой, сообщили взрослым во дворе, они притащили меня к бабушке, и я три дня лежала, харкая кровью. Пелагея Прокопьевна пошла жаловаться в городскую управу. К чести нем- цев, они провели разбирательство и, видимо, допросили того румына, потому что вскоре пришли теперь уже выяснять, почему ребенок так сказал. Бабушка приказала мне мычать в углу, а сама, прикинувшись полудурой, запричитала, мол, девчиночка не в себе, все выдумала, отца ее забрали в НКВД, чего ее слушать! Хорошо, что обратное никто не мог подтвердить: в городе меня не знали. Немцы покрутились-покрутились, пожали плечами да ушли, обошлось, слава богу. Помню, как-то ночью, уже под утро, немцы сбили наш «небесный тихо- ход» По-2, прилетавший сбросить бомбы на их расположение возле водокачки. Подбитый самолет прошуршал над домами и опустился на прибрежные камыши около Кубани. Рано утром мы, ребятишки, побежали посмотреть и, если надо, позвать на помощь взрослых. В самолете находились две летчицы, «ночные ведьмы», как звали их немцы, — светловолосые молодые девчонки, шлемофо- нов на них не было, на груди награды. Одна девушка, по-моему, штурман, была мертва, а пилот тяжело ранена, стонала, просила пить. Но ни напоить, ни ока- зать помощь летчице ни мы, ни прибежавшие забрать нас женщины не успели: к самолету неслись две немецкие машины, бежали полицаи. Мы спрятались в кустах. Один из эсэсовцев, взобравшись на крыло, не спеша передернул затвор «шмайсера». Раненая летчица, собрав последние силы, попыталась вылезти из самолета, но гад фашист, ухмыльнувшись, добил ее из автомата. Их тела увезли.