Сибирские огни, 2015, № 6

154 ЮРИЙ ЧЕРНОВ ОСОКОРЬ к дождю, а в ненастье горные дороги особенно рискованны. Скорому отъезду, очевидно, поспособствовал и хозяйский бык, приведший на обеденное стойло возле дома корову с нетелью. Бычара недовольно сопел, скреб копытом землю и, как выяснилось, успел приложить рог к раздражающей его автомашине. Вмя- тинка на двери «нивы» была пустяшной, но кто мог знать, что замышлялось в кучерявой бычьей башке? Отъезд мне кстати: вновь появилась надежда успеть со статьей. Вот и в Сростках, в доме-музее Шукшина, задержались недолго. На горе Пикет еще не сидел бронзовый дозорный, а простая обстановка в доме, купленном Васи- лием Макаровичем в 1965 году для матери Марии Сергеевны, куда он изредка приезжал, была нам, «деревенщикам», хорошо знакома с детства. Дольше все- го, как я заметил, Владимир Константинович в задумчивости простоял возле стенда с отзывом о Шукшине Михаила Александровича Шолохова: «Не про- пустил он момент, когда народу захотелось сокровенного. И он рассказал о простом, негероическом, близком каждому так же просто, негромким го- лосом, очень доверительно. Отсюда взлет и тот широкий отклик, какой нашло творчество Шукшина в сердцах многих тысяч людей…» Без сомнения, Владимир Константинович примерял эти слова и на себя. Ведь и он жил и писал, будучи современником не только Шукшина, но и своих более прославленных однокашников по Высшим литературным курсам — Вик- тора Астафьева, Василия Белова, Евгения Носова, Бориса Можаева… Знаю, он болезненно переживал то, что не попал по калибру в эту первую литератур- ную обойму, и стремился понять почему. Находясь в постоянной непримири- мости к преступлениям культа личности и его наследников, он и причину своих творческих неудач искал в одном — недостатке мужества сказать об этих по- крываемых властью преступлениях «всю правду», и сказать «громко». «…И мне горько, мне стыдно, — корил он себя, — что получалось, как всегда, — шепотом. <…> Теперь-то я вижу, все свои книги я написал ше- потом, и то, что я не один из страха и покорности стадной “наступал на горло собственной песне”, — утешение слабое» . Пожалуй, Владимир Константинович был излишне строг к себе и, возмож- но, с опозданием осознал, что сила писательского слова не в громкости и совсем не важно — прокричать или прошептать о разоблачительной «правде жизни», которую он ставил во главу угла. Ведь правда жизни любого писателя есть прав- да изображенных им характеров, и чем они ярче, полнокровнее, правдивее, тем масштабнее и самобытнее само писательское мастерство. К сожалению, в своих честных покаяниях «раскрепощенный» в перестройку писатель Владимир Константинович Сапожников, как мне думается, «пропу- стил момент», в который произошел перехват власти и общенародной собствен- ности у одних партократов другими — идейно переродившимися и перекрасив- шимися в демократы. А посему он продолжал борьбу с ветряными мельницами «светлого будущего», в то время как новые хозяева жизни перетасовывали и заначивали награбленное народное добро. Такое заблуждение борца за правду жизни и свободу огорчало и постепенно отчуждало нас. Встречались мы все реже, да и разговоры по телефону лишь добавляли разногласий. Лучше было снова, как в споре об охоте, взять молчали- вую паузу и довериться лучшему судье — времени. Лишь однажды я не стерпел