Сибирские огни, 2015, № 6

144 ЮРИЙ ЧЕРНОВ ОСОКОРЬ « Я был уверен , — вспоминал писатель, — что сказал правду, пусть горь- кую, но очень нужную моему, тогда самому главному поколению страны. Я был уверен, что мои сверстники-однополчане откликнутся, и будет у меня с ними большая и строгая встреча ». Но « не откликнулись, не прошел к ним мой голос », так как рассказ не вы- шел в печать ни в Москве, ни в провинции. «Мы в то время любили парады, фейерверки, много, очень много пили, и некому было сказать нам: братцы, нехорошо живем! Врем, воруем, разоряем страну» . С большой задержкой рассказ все же опубликовали, но ожидаемого автором резонанса он не вызвал. Ведь «правда жизни», высказанная даже не закодиро- ванно (для «проницательного» читателя), а открытым текстом, мало что значит, если не повязана всей судьбой героя, отважившегося на одну эпатажную речь. Вот и литературный критик Алексей Горшенин, читатель, несомненно, «архи- проницательный», в своей обзорной статье о творчестве Владимира Сапож- никова «О жизни, как она есть» («Советская Сибирь», 29 июня 2007 года) вместо «крамольной» правды Кустова отметил в названном рассказе позитив- ный « запоминающийся групповой портрет поколения, которое не только сломало хребет фашизму, но и восстановило потом страну из руин ». « Воз- можно , — добавляет критик, — ветераны на этой картине выглядят под- час слишком красивыми, слишком бодрыми и оптимистичными, но таково <…> было мироощущение самого писателя, не раз признававшегося в том, что он очень любит “писать о добрых и сильных людях”. Таких, скажем, как северный летчик Артём Лазарев из повести “Тяга земная” ». А где же хоть полслова о многозначительном разрыве Артёма с «материком»? Значит, опять холостой выстрел? Насчет мироощущения писателя Сапожникова, всегда влекомого, по его словам, «туда, где труднее, где страшно, где “боль” времени», надо бы говорить попроницательнее, а в остальном все сказанное критиком верно, хотя и вопреки особым ожиданиям автора рассказа. А таковые лелеялись и по поводу его антикультового романа «Сергей Нико- нов. Предтеча», который друзья-коллеги оценили как современный острый роман об ученых, а читательские письма хвалили за описание «трогательной любви». «Но при чем тут любовь? — негодовал автор. — Неужели я садился пи- сать роман про коварство и любовь на Невском проспекте? Да вчитайтесь же, дорогие соотечественники, — об ином мой роман!» И впору было ему повторить вслед за другом Ильей Михайловичем таковые слова: «Я пел среди вас, но вы не услышали. Я стучал в ваши двери, но вы не открыли мне» (И. Лавров, «Минутная обида»). Охоты: первая и последняя У тех, кто не был лично знаком с Владимиром Константиновичем, пусть не складывается о нем мнение как о человеке мрачноватом, постоянно погру- женном в тяжкие судьбоносные думы. Так, к примеру, он выглядит на угрюмом титульном портрете в книге «К Кузьме за солью». Нет, он никогда не носил печать репрессированного, да мы, довольно близкие ему люди, и не знали о том до его перестроечных признаний.