Сибирские огни, 2015, № 6

141 ЮРИЙ ЧЕРНОВ ОСОКОРЬ многие страницы книги Сапожникова «Распятие с бриллиантами», написанной, по его ремарке, « в лето второе от начала перестройки» , — особенно ее гла- вы «Кто виноват? и «Враг мой». Назначение честного писателя, и без того обремененного ролью «совести на- рода», в лице Владимира Константиновича, чудом ли или по воле провидения уцелевшего в огненном аду войны, обрело ясную выстраданную цель — сказать правду не только о себе, но и о трагической судьбе погибших в штрафбатах, в бес- численных лагерях « по северам: енисейскому, колымскому, обскому»; «сказать свое слово, если не слово, то хоть полслова, звук единый: кто виноват?» «Вопрос-боль, который мучил <...> всю жизнь», потому что « если мы не от- ветим на проклятый этот вопрос, то жить-то как дальше будем?» Ответить, сказать… А как донести свою правду под оком недреманным цензуры, обозначенной невинным словом «лито»? Вопрос не праздный, во мно- гом определявший характер и форму самого творчества, его эзоповскую суть. Вспоминаю: откровением по этому поводу Владимир Константинович поде- лился со мной во время нашей первой загородной поездки «на природу». Ранней весной (любимым, как я не раз убеждался, временем года Сапожникова) на моем «шолоховском» мотоцикле мы закатились на живописный берег Обского моря (в районе Пичугова), чтобы подышать его влажным, свежим воздухом, послушать жаворонков, чибисов, а повезет — и сибирского соловья-пересмеш- ника — варакушку. Только поставили Володину палатку, как порывистый ветер неожиданно переменился и раздул ее до угрожающих размеров — как у той крыловской лягушки, что лопнула от натуги превзойти по величине вола. Пока я плавал с сетешкой за ельцами и окуньками для ухи на резиновой лодке Володи, едва не искупавшей меня, ее хозяин развел костер, в солдатском котелке вскипятил воду, а на ближайшем лужку успел нащипать пучок дикого щавеля — еще молоденького и красноватого от утренников. Хлеб и картошку Владимир Константинович ловко резал самодельным ножичком, ручкой кото- рого служила запаянная свинцом винтовочная гильза. Глядя на эту фронтовую реликвию и делового кострового, я невольно вспомнил его эскадронного повара Михеича из книги «Рассказы старшины Арбузова», умевшего не только до- бывать подножный корм, но и варить «суп из топора». Впрочем, у нас кроме полевой зелени была и кое-какая снедь, и уха рыбацкая… — По закону Архимеда, после вкусного обеда, — начал я известную с дет- ства присказку, — надо… — …полежать! — докончил Владимир Константинович, залезая в палатку. (Второй вариант «закона Архимеда» — «надо закурить!» — был не для нас. Я не курил вообще, а Владимир Константинович навсегда покончил со зловред- ной привычкой на свой манер: в присутствии жены Натальи Ивановны и сына Алёши искромсал и бросил в унитаз целую пачку сигарет, брезгливо отряс руки и с громогласными словами: «Туда тебе, падла, и дорога!» — спустил воду.) Мы блаженно растянулись на кошме в палатке-лягушке. Изнутри казалось, что не ветер надувал палатку, а она сама тужилась одолеть его, лишь изредка ужимая бока, чтобы передохнуть и задуть с новой силой. — Дуй и ты, не тяни, мой современник, — напомнил о нашем уговоре Вла- димир Константинович, — журнал-то не забыл?