Сибирские огни, 2015, № 6

12 СЕРГЕЙ АЛЕКСЕЕВ ПОНТИФИК ИЗ ГУЛАГА сей поры время от времени, прорывая давно зажившую ткань, выходят мелкие, как песок, ее осколки… «Если следующая деревня Мухма, — загадал Патриарх, ощущая жар оков, — значит, костромские выползни…» Развивать эту мысль и вспоминать он сразу даже не решился. Выползнями называли секту, опознавательным знаком у которых была змеиная шкурка, зашитая в кожу и носимая на шее как обережный знак, вместо креста. И это была единственно известная и зримая о них информация — все остальное, как и чему они молятся, во что веруют, оставалось тайной либо было известно на уровне сплетен и баек. Пойманных с подобными амуле- тами допрашивали, пытали и, ничего не добившись, сажали на пять лет с последующей пожизненной ссылкой в Нарым. Конечно, если не доказывали, что арестованный принадлежит к секте выползней. Таких под серьезной охраной переправляли в Москву, где их дальнейший след терялся. В окрестных деревнях змеиная шкурка стала проклятьем, от нее ша- рахались, если случайно находили в лесу, а иные мстительные хитрованы подбрасывали выползки своим врагам, а потом доносили. Скоро даже сплетен и бывальщин стало не услышать, люди боялись не то что вольно болтать о выползнях, даже вспоминать, думать о них опасались, особенно к ночи — мол, тут и явятся. Поэтому на расспросы отвечали, будто слухи о них — вымысел и таких сектантов вовсе не существует… Следующей деревни не оказалось, ибо послушники свернули с зарас- тающего проселка на старую, едва приметную дорогу, почти затянутую мелким ельником, и горячий, срывающийся в галоп гнедой как-то сразу присмирел. Патриарха посадили спиной к ходу движения, поэтому он все время смотрел назад и тут стал замечать, что ни телега с виляющими коле- сами, ни копыта лошади не оставляют следов. Мшистая земля, казалось, покрыта упругой, несминаемой гуттаперчей, в том числе неестественно выглядели и мелкие елки, мгновенно встающие после того, как по ним проехали железными ободьями. И не было уже ни столбиков с фонарями, ни каких-то особых или знакомых примет: он еще машинально пытался запомнить дорогу, хотя понимал ненужность и никчемность своих потуг. Необъяснимость, по воле кого и в чьи руки он попал, вышибала непоко- лебимую уверенность в формуле, которой он следовал всю жизнь: все, что ни происходит, нужно перевоплощать во благо. Извлекать его даже из самой лютой нужды, несправедливости и смертельной обиды. Единствен- ное, из чего не получалось добывать благо — из собственных ошибок и заблуждений… На этой дороге и явился лесничий, поджидавший повозку за дере- вом. Внезапно запрыгнул на задок телеги, однако эффекта особого не произвел, ибо оказался совершенно незнакомым, однако же колоритным. Несмотря на лето, в овчинном полушубке нараспашку, топор за опояской, такой же волосатый, бородатый, да еще и косоглазый — сразу не пой- мешь, куда глядит. А возрастом лет сорок с небольшим.