Сибирские огни, № 6, 2014

желтых страницах с библиотечным, отмаранным на всю толщу чернильным штампом, дети гуляют по бульварам с бонной. У пруда ходят китаянки с бу­ мажными зонтиками и мороженщики с ящиками на ремнях. Улицы называют­ ся невыговариваемо прекрасно: Ильинка, Остоженка, Пречистенка. Встречая знакомых дам, следует кланяться и делать книксен, при этом кружевной край панталон у девочек ложится на прюнелевый, с высокой шнуровкой, ботинок. Книгу я отложила, надела коричневые рейтузы, красные, на молнии, сапоги и цигейковую шапку на резинке. Пластмассовая рыба на колесах, верный мой спутник, прикусила веревку-поводок, и мы вышли в мир. Мир нам подменили. Все вроде то же. Здесь, за песочницей, мы упои­ тельно дрались с ровесником Андрюхой. Он мне выбил зуб, я сняла ему со лба вихор с куском кровавой кожи, после матери наши занялись друг с другом тем же самым, а мы легли животами на гаражную крышу, плевали гудроном в цепного сторожева пса. Пес выл, над головами линовал небо мелом реак­ тивный самолет, за пустырем под высоковольткой клеверный луг обрывался страшной своей высотой в долину Иркута, со стрелами стрижей и электричек. И было это счастьем. А теперь... Мы с рыбой стоим во дворе — и мира своего не узнаем. Общага, двор с песочницей, Иркут, стрижи и самолеты ссохлись в ком гудрона, и ком тот лопнул под прюнелевым ботинком, ботинком с высокой шнуровкой под сливочным панталонным кружевом. Из отдушины подвала кот вынул морду, как колено из прорехи, кто-то ударил ведром о край контейнера, выбивая прилипшую ко дну газету. «Пречистенка», — вспомнила я. Завизжа­ ла пружина подъездной двери, я зажмурилась, представляя, как выйдут от­ туда два молочно-фарфоровых малыша — и с ними бонна, и тогда я раскрою глаза широко, до слез, и выбью им зубы, и сниму со лбов чубы с кусками кровавой кожи. И я открыла глаза, но вышла почтальонша с сумкой, и дверь захлопнулась. — Пречистенка, — сказала я почтальонше. Она не услышала, а я, поддернув рыбий поводок, развернулась на месте и пошла вперед, решив никогда сюда не возвращаться, пошла, мстительно баю­ кая наждачную в горле ангину. Иду, как мне кажется, до сих пор. Господин Журден говорит прозой, а я тридцать пять лет ухожу от белой общажной пятиэтажки на бульваре Рябикова. Номер тридцать один «вэ», вто­ рой подъезд, считая слева. Иногда вдруг покажется — заблудилась, тогда жур- деновской прозой повторяю сама себе: «Дедова библиотека... дедова коллек­ ция камней...» — старательно именуя свекра дедом и воруя детство М. себе, или вот, как сейчас, когда Дарья, наплевав на платья, разглядывает что-то в микроскоп, я тоже смотрю, и общага все дальше, и красная пластмассовая рыба за спиной гремит все тише, и может быть, если я не собьюсь в темноте, когда-нибудь она совсем затихнет. ПАСХА Я забыла про Пасху. Нет, серьезно. Не пекла куличей, не красила яиц. За­ была. Я не крещеная, мать тоже не крестили, но Пасха в жизни была всегда, сколько себя помню. Все начиналось в четверг, он назывался «чистым». Пахло мелом и пылью. Мать стояла на полированном парадном столе, застланном клеенкой, мазала кистью потолок. Два удара вправо-влево — один тяжелый выдох, шея вздувалась и опадала, вздувалась и опадала. Комната девять ме­ тров, мука недолгая. Все, потолок чист. Окна задраены — известка сохнет в тишине, сквозняки побелку полосят. За час до заката — свобода, окна на­ стежь, под шагами соседей хрустят осколки, как снег на морозе, холод пахнет вербой и сырым асфальтом. «Мама моет раму», — листаю я букварь и смеюсь. ВАЛЕРИЯ ИВАНОВА. НЕБО НАД ДВОРАМИ