Сибирские огни, № 6, 2014

ВАЛЕРИЯ ИВАНОВА. НЕБО НАД ДВОРАМИ Не люблю несчастья, а затяжные и неясные — особенно. Мое горе ско­ рое: коленки, двойки, драки — всхлипнуть не успеешь — и нет их, и помнить нечего, жизнь захлестывает. Дождь на горячем асфальте шипит, на холодном — течет далеко и долго, ручьем, рекой, потоком; бежишь за ним, и кажется — другие кругом люди, другой мир и город, а крикни, обернувшись, и ответят — свои. В какой-то книжке, на бегу прочитанной, встретила слово «одиноче­ ство». Встретила и не распознала, выбросила из головы. Не люблю несчастья, затяжные и неясные — особенно. Час пройдет. Он выйдет с чайником, приткнет на плиту с краю, стесняясь меня, не станет дожидаться. Я караулю чайник — обещала, и долго, до темно­ ты, слушаю, как выкипает вода, как с треском прогорает днище. Потом встаю, выключаю конфорку, поворачиваю рубильник — и гаснет свет. Нет больше той рощи, вместо нее гаражи, за гаражами — новый микро­ район, еще дальше — два кладбища и трасса. Нет матери, прогулок, грибов, — и детства моего не осталось. Растеряла. А сапоги, выходит, сберегла, те самые. Дочери, правда, тесноваты, но, чуть дождь, надевает и носится с со­ бакой, оскальзываясь то и дело на глине, но всегда от паденья удерживаясь, будто кто бережет. А я из окна смотрю, караулю чайник. Жизнь повернулась, как гончарный круг, и кажется — никого уж не осталось, а крикнешь, обернув­ шись, и ответят — свои. Н Е Б О НАД ДВО РАМ И Небо над дворами — с монету. Подбросили наудачу, и вот висит — ни орла, ни решки не кажет и на ребро не встает, так что ясности с загаданным никакой. Терпеливые своим умом живут, шей к небу не выворачивают; у дру­ гих глаза за лето выгорают добела, досуха, и как ни смотри, а вверху все тот же рубль серебряный, и ни орла горемычным, ни решки. От вечера до утра ночи глухие, капель и вой собачий, а днем опять небо высокое, и работа, как дорога, в кольцо свита, краев нет, пока закат меру не отрубит, и мерка та красным за горизонт не стечет. Засыпают праведники, без снов и жалоб, отбыв за день счастье свое, за рубль купленное, и небо над дво­ рами с монету, и небо то черным-черно. * * * Старухе Сахаровой принесли телеграмму — умерла сестра. Сахарова за­ творила дверь, отсекла щеколдой оглядки соседок. У окна, где ставнем встала береза, просидела дотемна. С луной поднялась, выбрала кофту, красную, в ро­ зах и радугах, прикинула у зеркала. На груди белела прореха. Нет, не прореха — зажатый в пальцах бланк чистого фаянсового глянца. Сахарова понюха­ ла бумагу — потянуло хлоркой, неявно и холодно, как от аптечного тамбура. Кофта упала к ногам, пустив по половицам кошачьи искры, та же зелень под­ светила строки: «Похороны 4-го ждем». * * * Степь — укус крапивы, и Пэлме не спится. Раскуривает трубку. Тяга в чашке подсвечивает угли от края в круг — красным. Луна за месяц тот же круг проходит — белый, встает над Пэлминым крыльцом, в жгутах заката, как недозревшее яйцо, а Пэлма курит, смотрит на дорогу, туда, где город высвет­ ляет небо, а видит степь. Крещеная бабка, мать-учительница глядят со стен из рамок; летят по трассе машины, а Пэлма чует конский пот и топот — рыжая кобылица, дочь Хэморина, конь-ветра, несет по степи шаманку. Перебор ко­ ротких конских ног част, и степь, как река, впадает в Байкал. Здесь от нали-