Сибирские огни, № 6, 2014

ЯКОВ ШЕХТЕР. ДВА РАССКАЗА Картины, ноты, книги... Они только фантазия, игра ума. Приятное время­ провождение, когда все остальное в жизни удачно. Ни утешить по-настоящему, ни снять боль они не могут. Протягиваешь руки, чтобы опереться, а пальцы проваливаются в пустоту. Поднимаясь по лестнице, она не удержалась и разрыдалась уже в голос, жалобно и стыдно. Потом была ночь, еще одна ночь в пустой, гулкой квартире. Чтобы уснуть, ей пришлось выпить две большие рюмки «гленморанжа» и кое-как, ворочаясь с боку на бок, дожидаться утра. Несколько раз она ходила в туалет, долго си­ дела в темноте на холодном унитазе, прислушиваясь к бульканью воды в неис­ правном бачке. Ему вторило беспощадное тиканье часов — тик-так, тик-так, тик-так. С ума сойти можно! Проснувшись, Тики около часа лежала в кровати, не в силах двинуться с места. Даже кофе не хотелось, а ведь утренний ритуал, с тщательным по­ молом, завариванием и долгой медитацией над ароматным дымком, был в по­ следние годы едва ли не главным поводом для каждодневного вставания. На автопилоте, как вчера за рулем, она все-таки поднялась, приготовила кофе, села с чашкой у окна, взглянула на занавешенный штриховкой дождя бульвар и горько, горько расплакалась. КРАСАВИЦА Ц И Л Я Они поселились в соседней квартире лет двадцать назад. У нас общая стенка и смежные балконы. Весной и осенью, когда не работают кондиционе­ ры и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахну­ тые окна, мы слышим каждое слово друг друга. Хаим и Циля. Он — смуглый, высокий сефард, с шевелюрой из смоля­ ных, туго закрученных пружинок. Оливковые глаза, мягко очерченный подбо­ родок, тонкие усики. Большой поклонник баскетбола: «Маккаби Тель-Авив» — лучшая команда в мире. От бесконечного шума спортивных телетрансля­ ций нас спасала только его работа. Хаим служил в ЦИМ, израильском паро­ ходстве, и многие месяцы проводил в рейсах. Голос у него был низкий, с бархатным «р». — Циля, сердце мое, — приговаривал он к слову и не к слову. — Он ее полирует, как чистильщик — праздничную обувь, — в сердцах говорила моя жена, закрывая окна. В доме становилось жарко, но слышать умильные придыхания Хаима жена больше не соглашалась. — Ты просто завидуешь Циле, — утверждал я, отодвигая обратно створ­ ку. — Давай я тоже начну тебя называть солнышком или лапочкой... В ответ жена одаривала меня взглядом мегатонной интенсивности. Если Хаим возвращался из рейса весной или осенью, мы просыпались посреди ночи от его вздохов. — О-о, Циля, красавица моя! — шептал Хаим, и тишина приносила к нам каждый обертон. — Птиченька, рыбонька, зайчик сладкий! — Ах, Хаим, Хаим, Хаим! — вторила Циля. Я не раз собирался нарушить безмолвие ночи вопросом о зоологической совместимости таких определений, но так и не решился потревожить интим­ ную жизнь моряка. Циля — щуплая, остроносенькая, с плоскими бедрышками и цыплячьей грудкой. На ее лице царили чувственные негритянские губы. В птиченъки ее, пожалуй, еще можно было записать, но никак не в сладкие зайчики. Эти жи­ вотные вызывают в памяти нечто пушистое, круглое, мягкое и ласковое, Циля же была угловатой, сухощавой и довольно резкой. Назвать ее красавицей мог только самый отчаянный фантазер. Но, судя по всему, именно он ей и попался.