Сибирские огни, № 6, 2014

ЯКОВ ШЕХТЕР. ДВА РАССКАЗА случае получили бы куда больше стоимости квартиры. Но прошло почти два десятилетия, а дом по-прежнему стоит на своем месте. И простоит еще долго, ведь построен он в стиле баухауз и теперь занесен в «красную книгу» архи­ тектуры. Всего за восемьдесят лет современная постройка превратилась в му­ зейную ценность__ Прошло еще несколько лет, и Тики расхотелось покупать квартиру. Для кого? На ее век хватит, а единственный сын давно осел в Силиконовой долине. У него огромный процветающий бизнес, ценой в несколько миллионов, так что в Тель-Авив он уже не вернется. Порыв ветра бросил в стекло горсть мутных капель. Тики зябко поежи­ лась. Сейчас бы кота на колени или собаку, все-таки живое существо рядом. Но от собак дурно пахнет, а коты линяют. Да и возни с ними много: выводить на прогулку, еду таскать, о прививках помнить. Нет, лучше самой. Или вот внуки подрастают, может, приедут навестить... Она подумала об узкоглазых внуках, об их матери, миниатюрной черно­ волосой таиландке, и зашлась от плача. И ведь сколько раз уговаривала себя, объясняла, что время изменилось и век другой на дворе, что Сири-пон — чу­ десная жена и заботливая мать и что пора задавить в себе голос дремучих местечковых предков, но эти узкоглазые внучата... Тики решительно высморкалась, вытерла глаза чистой салфеткой и при­ казала себе: «Немедленно успокойся. Ты ведь не из-за этого плачешь. Причи­ на совсем в другом. Себе-то зачем врать?!» Она еще раз припомнила события прошедшего вечера — и снова в груди всколыхнулась желтая горечь обиды. За что?.. Ее унизили беспричинно, по­ ходя и с безжалостным, нечеловеческим равнодушием. Чтобы отвлечься, Тики перевела взгляд на картину в простенке. Любимый Кайботт, крыши Парижа. Фиолетовые, серые, лиловые сумерки, белые шапки снега на черных кровлях, дымовые трубы красного кирпича. Из ее мансарды в том, далеком послевоенном Париже открывался такой же точно вид. Она тогда снимала одну студию вместе с Райзманом и рисовала с ним вместе одни и те же предметы: стулья, вазы, тарелки с остатками еды — все, что попадалось на глаза. Если бы Ури согласился уйти от своей киббучницы-йеменки, она бы осталась с ним в Париже, может быть, даже навсегда. Начали бы новую жизнь, с нуля, на пустом месте. Оба художники, оба верящие в свою звезду, красивые, жадные до жизни. Но он всегда был упрямым как черт и всегда все делал по- своему, может быть, потому и добился известности. Его картины висят во всех музеях мира, а ее... Впрочем, в последние годы багрянец славы окрасил и квартиру на бульваре Ротшильда. Не настоящей, не мировой, но все-таки — славы. Она ведь столько и стольких повидала на своем веку, а главное — помнила фотографической памятью художника. Легкое усилие памяти — и сразу перед глазами возникает раскуривающий трубку Авраам Шленский или качающийся над столиком, то ли декламирующий, то ли декларирующий свои стихи полупьяный Александр Пен. Похотливый Сартр пересаживается поглубже в тень от Сен-Жермен де Пре, презрительно опуская уголки губ, кривит рот в сардонической усмешке Деррида. А вот элегантный Ури-Цви Гринберг, в велюровой шляпе, строгом галстуке и ослепительно сияющих штиблетах, выговаривает ей: — Тики, столько поколений ваших предков молились о том, чтобы вы по­ пали на Святую Землю. На что вы тратите свою жизнь. Тики?! Тики улыбнулась сквозь слезы. Ах, он был такой милый и такой внима­ тельный, Ури-Цви. Если бы не его занудная религиозность, кто знает... Она нарисовала их такими, какими помнила. Альбом моментально стал бестселлером, сразу за первым вышло второе издание, за ним третье. Потом «Пингвин» купил у нее права и выпустил огромным тиражом роскошную