Сибирские огни, 2013, № 3

КИМ БАЛКОВ БАЛАЛАЙКА — Сказывай, сказывай, не молчи... Так-то лучше. На миру и боль тупеет, и обида истачивается быстрей. И Платоша много о чем говорил в тот день, а пуще того — о напасти, что не обошла его и наступила аж на самое горло: как только и вовсе не задушила, окаян­ ная. Но, надо быть, у нее все впереди, она еще возьмет свое. Мужички, понятное дело, не приняли всерьез Платошиной озабоченности: «И впрямь, чего в ней есть-то, окромя дурости?..» — и уже на другой день запамятовали про балалайку. «Эка неви­ даль, потеряла голос!.. Тут чего надо-то, чтоб очухалась? Покруче да похлеще огла­ живать струны, а не абы к а к . Глядишь, забренчит балалайка, заскулит на все лады. Иль не так?.. Да кто бы говорил-то, кто бы говорил-то!..» Наутро у Платошираскалывалась голова, и настроение б ы л о . надо б хуже, да куда уж хуже... Пришел Федька, подтолкнул под себя табурет, усаживаясь, смурной, лобастой своей половиной почти лег на кухонный стол, сказал ворчливо: — Тяжело тебе, да?.. А мне легко?.. Но я ж не нажрался вчерась до черных соплей, не плелразную хрень. Че молчишь?.. — А че говорить?.. — Стало быть, неча?.. — глянул на приятеля исподлобья, пьющего уже чай из круглой фарфоровой чашки, сказал, пуще прежнего набычась: — Стало быть, чай­ ком балуесся? Думаешь, спасет от похмелья? И не мечтай. Через час-другой хуже станет. — Помедлил, собрал широкие, изъеденные оспой морщины на лбу, размыш­ ляя о чем-то, спросил не без настырности в голосе: — С чего загулял-то?.. Ить на удивление честному люду надрался. Да и м н е . Иль не мог по-другому избыть тос­ ку-печаль? Покликал бы меня, мы бы на пару, без чужого г л а зу . Долго ли... Платоша принял эти слова за приглашение продолжить то, чем занимался вче­ ра, и, хотя на душе было противно и ничего не хотелось, сказал вяловато, с трудом пропуская через пересохшее горло слова-камушки: — Можно и продолжить. У меня кое-чего есть, зап асся. И уж так получилось, что оказались они на берегу Байкала у Черных камней, в затишке, куда не однажды хаживали и раньше, только по другой надобности. Нынче они прихватили с собой пару бутылок араки, бурятской водки, те долгое время простояли в закутье у Пафнутьева. Он, кажется, и думать забыл про них, а вот теперь вспомнил. Сидели до глубокой ночи, захмелели изрядно. Под утро угомонились и, кинув наземь брезентовые куртки, завалились спать. Федька спал беспокойно, раз­ метавшись во сне, то и дело вскрикивая, как если бы с перепугу. Не лучше чувство­ вал себя и Платоша. Невесть какие диковинки проносились перед ним. И они так быстро сменяли друг друга, что он не успевал разглядеть их. В какой-то момент увидел, что находится в своей избе, в горнице, вроде бы стоит в переднем углу, где под иконкой Божьей матери висела на деревянном гвозде балалайка. Он хотел взять ее в руки, да она не далась, увернулась. «Что за ерунда!.. — подумал. — Этого еще не хватало!» Заболела голова, да так надсадно и хлестко, что уж ничего не хотелось, к тому ж руки сделались вялые и слабые, вовсе не подчиняемые ему. Чужие стали руки -то . Однако он был упрям и не оставлял попыток снять с гвоздя балалайку. Когда потянулся к ней в очередной раз, из балалаечного нутра выскочил крохотный человечек, сел на струну, с неприязнью в маленьких блестящих глазках посмотрел на него и спросил тонким писклявым голосом: — Ну и чего тебе надо?.. — Да я б ы . того с ам о го . Сам знаешь. — Ежели не отстанешь, худо будет. И не только на этом, а и н а том свете. Вот заставят тебя чистить нужники, запоешь тогда Лазаря! Взял моду пьяными руками прикасаться к балалайке. Платоша хотел возразить: мол, какие могут быть нужники на том свете?.. И не успел, другое привиделось. Будто-де лежал вконец исхудавший, про кого уж точно можно сказать, что остались от него кожа да кости, с обожженным красноскулым лицом, еще не шибко старый человек на застеленной побитой молью армейской 48