Сибирские огни, 2013, № 3
РОМАН НІМАРАКОВ ЧУЖОЙ САД — Митрий! — орала ему баба, высунись с крыльца. — Ты чего там, черт, колы хаешься? — С Николай Егорычем приятную беседу завел, — наставительно отвечал он, поворачиваясь к ней всем корпусом. — Когда еще барского-то разговору сподо бишься. — Ну поклон ему зефирный! — отзывалась баба. Ит. д. Мало-помалу на его юродства стеклась толпа; я высился над нею, сгорая от стыда и бешенства; кто-то драл гармонику над ухом у моей лошади, которая крупно вздрагивала, не двигаясь с места; какой-то мещанин, с барвинком, заложенным за ухо, сновал в толчее между бабами, гласно назначая им свидания «у энтого знамени того монумента, назавтрее, в сей же час»; веселье было общее. Четверть часа я терпел это, пока наконец лошадь, неуверенно переступив с ноги на ногу, не трону лась помаленьку сквозь расступающуюся перед ней сутолоку. Вслед нам неслись пожеланья доброго пути; кто-то пустил в нее обкусанным пряником. Не буду гово рить, что я чувствовал и к этим рожам, и к тому, чьим привычкам я был обязан этим позором. Продать лошадь я решил завтра же и за любые деньги. Понемногу я успокоился. За заставой я пустил рысью лошадь, шедшую непло хо. По обеим сторонам тянулись поля, в низине темные ивы указывали на речку. Солнце было уже высоко. По левую руку начиналась разрозненная деревушка и вот уж подступала к дороге. Лошадь запнулась пред воротами, поставленными на се рых, расщелившихся сверху донизу столбах. По ржавому гвоздю, торчащему из од ного столба, ползала пчела. Теперь я не стал ждать, понуждаемый и свежим опытом, и любопытством: я спрыгнул с лошади и заглянул в ворота, громко спрашивая, не дадут ли напиться. На траве валялось тележное колесо, в котором прыгал цыпленок. Маленькая собака гремела цепью, скача возле дома. Старческий кашель перебил ее лай. Из амбара, осененного яблонью, выходил сутулый старик с плетеной корзиной в дрожащих руках. — Трезорка! Угомону на тя нет! — укорил он собаку, просунув руку сквозь заплесневелое дно корзины и с сомнением глядя на свои узловатые пальцы, которы ми он для чего-то шевелил. — Улита! — позвал он, обратясь в дом. —Молокаутреш него поди достань с погреба! А вы, барин, — добрался он теперь до меня, — никак, у нас впервой? Я назвался. — Батюшки! это не Николая ли Егорыча сынок? — Он самый, — отвечал я. — Вот бог навел! А ведь ваш-то батюшка...Улита! Скоро ли ты?.. Николай-то Егорыч у меня часто бывал, медком разжиться. Мед у м е н я . поговорить любил, обстоятельный был человек. Улита! — снова прокричал он. Дверь отворилась, и из сеней на свет вышла молодая женщина, в холщовой рубахе и юбке, щуря большие черные глаза. Она была очень хороша собой. Строй ная, с высокой грудью, четко обозначенными ключицами, с правильными чертами смуглого лица, она несла на себе отчетливую печать какого-то спокойного бесстыд ства, с которым, не переменяя позы, окинула меня взглядом. Мне стало скучно. — Дочь моя, — сообщил шевелящий пальцами старец, — помогает; вдовая она. Ну да перемогаемся, с божьей помощью! И люди не оставляют! Вишь, Улита, — Николай Егорыча покойного сынок! Помнишь Николай Егорыча-то? Он, бывало, любил с тобой разговаривать. Какие, глядишь, случаи-то бывают! — Милости просим дорогих гостей, — лениво вымолвила Улита грудным голо сом. Ветхий отец ее пригласил меня в избу и, пока Улита ходила за молоком, пове ствовал о своей жизни, жаловался на пчел, которые жалили, как до реформы, а меду 28
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2