Сибирские огни, 2013, № 3

кабинетов (например, П. Драверт). В замет­ ке «Искусство без “хозяина”» (1927) Вяткин ужасается «беспардонной халтуре», царя­ щей не только в деревне, но даже в городе. Например, сообщает о «профессоре несу­ ществующего московского театрального университета Николае Луганском», высту­ пающем с докладами на тему о «смысло­ вом ядре женского тела», причем «доклад сопровождается сильным балетом несрав­ ненной Клио Луганской, после которого со­ стоятся прения», цитирует он афишу. Вяткин мог возмущаться, негодовать, призывать бороться с подобными вопиющи­ ми фактами. Но он не был борцом по свое­ му «смысловому ядру». Ибо еще в 1902 году написал: «Я не смелый боец, страстно рву­ щийся в бой, / Не безумец великий, не ве­ щий пророк; / Я измученный бурей орел молодой, / Я печальный осенний листок» Его эпоха, питавшая его лирическую, «женствен­ ную» натуру, миновала в 1918 году. Сфор­ мировавшись как поэт и прозаик в начале 20 века, он уже не мог значительно эволюцио­ нировать, разве что ломать себя. Оставались «смежные» жанры, и среди них лит. критика, где можно было во всей своей полноте пока­ зать самозабвенную любовь к литературе и искусству, и особенно к театру: не зря в юно­ сти он даже готовился стать актером. И без того солидный объем его наследия в этом жанре — почти 400-страничный 4-й том со­ брания сочинений — дополняют более чем 100 страниц 5-го дополнительного тома. Главное из этого массива, конечно, до­ революционные статьи и рецензии, где Вят­ кин обнаруживает немалую чуткость к ре­ цензируемому писателю, проникновение в суть его творчества, дает глубокие, точные оценки. Особенно близким по духу писате­ лям. Например, о писателе И. Новикове (ста­ тья 1911 г.) пишет, что он «чужд всякой ост­ роты, он спокоен, тих, над ним хорошо отды­ хать... после Вербицкой и Нагродской... ужа­ сов и проклятий Л. Андреева. небылиц Сологуба, мертвечины Арцыбашева, после безнадежно изломанного Винниченки...» Немало страниц его критики посвящено в 5­ м томе сибирякам. При этом Вяткин не скло­ нен, как можно было судить, исходя из его «мягкого» творчества, затушевывать недо­ статки и безудержно хвалить. Так, в А. Соро­ кине Вяткин отмечает «умственную ритори­ ку и огромную претенциозность» (1912), о Н. Наумове: «Он, строго говоря, не худож­ ник, а только бытописатель» (1913), в любов­ ной лирике П. Драверта «много фальши, позировки, вычурности, много дешевой кра­ сивости и очень мало красоты» (1913). И только в творчестве А. Новоселова (1918), признанного вскоре классиком сибирской литературы, Вяткин увидел глубину, слож­ ность и ту многогранность, когда недостатки можно трактовать и как достоинства: «Зача­ стую в нем спорили поэт, публицист и эт­ нограф, чаще всего первый и последний». Но все искупала «воля к жизни, любовь к земле, солнцу, свободе, радости», его «здо­ ровая натура...откликалась прежде всего на эти зовы живой жизни». В этой достаточно объемной для «ми­ ниатюриста» Вяткина статье можно увидеть подспудные мысли и о себе, о своем творче­ стве. Но после перелома 1920-го писать при­ ходилось о чужом. Замечает он, главным образом, женщин — первую книгу Л. Сей- фуллиной («литературное событие, большая радость», статья 1923 г), А. Караваеву и ее первый исторический роман («первый со­ циально-исторический роман Сибири, со­ зданный подлинным художником слова», 1925). Пишет две большие статьи, словно в контраст друг другу, об И. Тачалове (1930), для которого жуткая, черная сторона жизни стала не только биографией, но и основой творчества, и 33-страничная статья-исследо­ вание «Женщина и ребенок в поэзии» (1935), на обширном материале, от В. Энгельса, Гомера и Назона до О. Берггольц, С. Обра- довича и Б. Брехта. Поразительная эрудиция Вяткина, цитирующего таких редких поэтов, как «примыкавшая к модернистам М. Мо­ равская» или М. Шагинян, «тепло и целомуд­ ренно» изображающая «картину родов, едва ли не единственную в лирике», могла бы придать статье больше глубины, побудить к более тонким формулировкам и выводам. Но для середины 30-х гг. сгодился и такой: «...Мы не сомневаемся, что, может быть, в ближайшее время страна счастливых мате­ рей и детей отразится в нашей литературе ярко и многогранно». Для самого Вяткина советская литера­ тура так и осталась terra incognita, как ни пытался он к ней принадлежать. Особенно в романе «Открытыми глазами» (1936). Не поверило ему и НКВД, скоропостижно аре­ стовавшее, обвинившее в «участии в контр­ революционной организации “Трудовая крестьянская партия” и контрреволюцион­ ной деятельности» («связь с Болдыревым; осведомленность о готовящемся восста­ нии...; обработка и вербовка кулаков; сбор информации о политическом настроении в деревне») и расстрелявшее 8 января 1938 г И, может быть, правильно, что 5-й доп. том 183