Сибирские огни, 2013, № 3

зданном порыве превозмогающее эстети­ ческий примитив, завершается, быть может, и безыскусной, но пронзительной строфой (признаюсь: мне эта строфа нравится; но долго и безнадежно придется объяснять — чем именно): Пусть будут ночами светиться над снами твоими, Москва, на синих небесных страницах красивые эти слова. Романтично. Но поэт-москвич Дмитрий Сухарев поделился со мной в недавнем пись­ ме: «Запомнилось, как он однажды сказал, что не мог бы, хоть зарежь, поставить в своем сти­ хотворении слово “мечта”. В этом, может быть, некоторый ключ к его поэтике, которая пленяет не столько даже фантастической све­ жестью эпитетов, сколько тем, что земная». Смеляков много ездил по стране, пере­ водил с украинского, белорусского и других языков народов СССР. Скончался 27 ноября 1972 г Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 7). Тогда вышли и посмертные издания Смеля­ кова: «Мое поколение» (1973), «Служба вре­ мени» (1975), собрание сочинений в 3-х то­ мах (1977—1978) и др. Во второй половине 1980-х стали публиковаться его лагерные сти­ хотворения. * * * Почитаем-послушаем (Смелякова, как и всех больших русских поэтов, следует чи­ тать вслух) программное, так сказать, сочи­ нение «Памятник». Приснилось мне, что я чугунным стал. Мне двигаться мешает пьедестал. <...> Как поздний свет из темного окна, я на тебя гляжу из чугуна. Недаром ведь торжественный металл мое лицо и руки повторял. Недаром скульптор в статую вложил все, что я значил и зачем я жил. И я сойду с блестящей высоты на землю ту, где обитаешь ты. Приближусь прямо к счастью своему, рукой чугунной тихо обниму. На выпуклые грозные глаза вдруг набежит чугунная слеза. И ты услышишь в парке под Москвой чугунный голос, нежный голос мой. Это выросло, может, и из пушкинского «Каменного гостя». А из самих смеляковс- ких строк в известной мере вырос чугунный сын — с чугунной слезой, с чугунным же нежным голосом. Юрий Кузнецов. Кузнецов интонационно слышится и здесь, в стихотворении, обращенном к жен­ щине («Ты все молодишься. Все хочешь...»), об ускользающем, неотменимо уходящем времени: «Глаза, устремленные жадно. / Ча­ сов механический бой. / То время шумит беспощадно / над бедной твоей головой». Почти о том же, но совсем по-друго­ му — в смеляковском стихотворении «Пи­ росмани» : У меня теперь сберкнижка — я бы выдал вам заем. Слишком поздно, поздно слишком мы друг друга узнаем. Эту интонацию услышим и у замеча­ тельного поэта-фронтовика Александра Межирова, который, как и Чичибабин, был ровно на десять лет моложе Смелякова. Смеляков стремился, по его же словам, «сквозь затор косноязычья пробиться к лю­ дям», но удавалось это, как водится, далеко не всегда. Товарищ Смелякова поэт А. Макаров говорил: «Вот порой сетуют, что у нас нет поэтов таких, какие были в XIX веке, как Фет или Тютчев. Да только ведь повторение невозможно — другой век, другие люди. И нас время одарило большими поэтами. Ярослав открывает очень важную часть души нашего современника. < . > Ни понять, ни оценить мы этого часто не умеем». Однако критик В. Дементьев оценил: «Его лучшие строфы написаны на высоко­ горном уровне». В Новомосковском историко-художе­ ственном музее теперь имеется экспозиция, посвященная Ярославу Смелякову: фото, черновики стихов сталиногорского периода, личные вещи, книги учеников и друзей с дар­ ственными надписями. Скромно? А много ли вообще остается после поэта — в литературном, а если угод­ но, духовном смысле? И. Бродский насчи­ тал у Тютчева, кажется, четырнадцать хоро­ ших стихотворений, причем задумчиво про­ говорился, что это очень много. С. Куняев насчитал у Смелякова «тридцать-сорок сти­ хотворений, но таких, у которых вечная жизнь». Согласимся: это, в самом деле, очень много.